Ворота Расёмон

Следующие три-четыре года О-Суми продолжала страдать молча – совсем как старая лошадь, которую впрягли в одну упряжку с молодой и резвой. О-Тами по-прежнему делала тяжёлую работу в поле. На О-Суми всё так же был дом. И, как над лошадью, над ней постоянно нависала тень кнута – то и дело она становилась мишенью для придирок и упрёков напористой О-Тами: то ванну не согрела, то снопы риса забыла высушить, то корову не привязала. О-Суми сносила всё без ответа: отчасти потому, что привыкла терпеть и подчиняться, отчасти же оттого, что внук Хиродзи был привязан к ней, бабке, больше, чем к матери.

На первый взгляд О-Суми почти не изменилась – разве что уже не спешила хвалиться невесткой. Впрочем, на такую малость никто не обращал внимания. По крайней мере, окрестные кумушки по-прежнему считали, что после смерти сына у неё «всё к лучшему».

Однажды в разгар жаркого летнего дня О-Суми беседовала со старухой-соседкой в тени увитого виноградом навеса перед сараем. Стояла тишина, лишь в коровнике жужжали мухи. Соседка на протяжении разговора курила – для этого она всегда подбирала окурки за сыном.

– Как там О-Тами? Опять косить пошла? Молодая ещё, всё ей под силу.

– А всё-таки нехорошо, когда женщина в поле трудится. Любая предпочла бы по дому хлопотать.

– Ну, видно, ей работа в поле больше по душе. Вот моя невестка с тех пор, как к нам в семью пришла – уже почитай семь лет как – ни разу даже полоть не вышла. Каждый день только и делает, что детские вещи стирает да свою одежду перешивает.

– Да так оно и лучше. И дети ухожены, и за собой следит – посмотреть приятно.

– А нынешняя-то молодёжь вся, кого ни возьми, работать в поле не любит. …Ох, это что за шум-то сейчас был?

– Это? Да ведь бык ветры пустил.

– Бык? Ничего себе… Конечно, кому же в молодости захочется, под солнцем жарясь, просо полоть?..

Две старухи таким образом продолжали свою безмятежную беседу.

Со смерти Нитаро прошло восемь лет. О-Тами всё так же содержала семью одна, и имя её постепенно становилось известным за пределами деревни. Она уже не была молодой вдовой, которая день и ночь надрывалась, одержимая желанием заработать, – и тем более не была обычной молодой мамашей из деревенских. Нет, она стала образцовой невесткой – зерцалом добродетельной женщины.

– Бери пример с О-Тами-сан, что живёт за болотом! – говорили повсюду, упрекая кого-либо за недостаточное усердие. О-Суми не могла пожаловаться на жизнь даже старухе-соседке – да и не пыталась. В глубине души она, сама не до конца осознавая, ждала вмешательства высших сил – выходило, что впустую. Оставалось рассчитывать на внука, Хиродзи. Ему уже сравнялось двенадцать, и О-Суми обожала его всей душой. Но нередко ей казалось, что и этой, последней надежде не суждено оправдаться.

Однажды в погожий осенний день Хиродзи прибежал из школы, неся под мышкой узелок с учебниками. О-Суми он нашёл у сарая; та, ловко орудуя ножом, очищала хурму, чтобы повесить её сушиться. Хиродзи, легко перепрыгнув через циновку, где сушилось необмолоченное просо, и, встав как полагается, почтительно поклонился бабушке. После чего вдруг, ни с того, ни с сего, серьёзно спросил:

– Бабушка, а правда, что моя мама – выдающийся человек?

– Это ещё почему? – О-Суми, положив нож, всмотрелась внуку в лицо.

– Учитель сказал на уроке по этике! Мол, мать Хиродзи – выдающийся человек, второй такой нет в округе.

– Учитель?

– Да, учитель. Правда?

Сперва О-Суми растерялась. Ничего себе – внуку в школе забивают голову ложью! Но минутная растерянность мгновенно сменилась приступом гнева, и она вдруг принялась осыпать О-Тами бранью.

– Враньё это всё, наглое враньё! Твоя мать вечно в поле пропадает, перед людьми хорошей прикидывается, а сердце-то у неё злое! Обо мне никогда не думает, вечно гоняет туда-сюда…

Хиродзи в изумлении уставился на бабушку, которая в одночасье совершенно переменилась. Тем временем у О-Суми наступила обратная реакция, и она разразилась слезами.

– Запомни: бабка твоя только ради тебя живёт на свете. Никогда об этом не забывай. И как сравняется тебе семнадцать, сразу приводи в дом невестку, чтобы я хоть вздохнуть смогла наконец. Мать твоя готова ждать, пока ты в армии не отслужишь, ей-то нигде не жмёт, а мне как дождаться? Договорились? Ты о бабке должен заботиться и за себя, и за отца. Будешь заботиться – и бабушка тебя не забудет. Всё тебе даст.

– А хурму мне эту дашь, когда дозреет? – Хиродзи, запустив руки в корзину, жадно глядел на плоды.

– А то. Конечно, дам. Всё-то ты понимаешь, хоть и маленький. Вот всегда таким умницей и будь! – О-Суми рассмеялась сквозь слёзы, да так, что принялась икать.

Вскоре она сильно поругалась с невесткой из-за совершенного пустяка. Поводом стал предназначавшийся О-Тами батат, который съела свекровь; слово за слово ссора нарастала, и в конце концов О-Тами с холодной усмешкой бросила:

– Если ты, матушка, больше работать не хочешь, так, видно, пришла тебе пора помирать.

Тут О-Суми завыла, как сумасшедшая. Хиродзи крепко спал, положив голову ей на колени, но она принялась трясти его: «Хиродзи, Хиродзи, проснись!»