Ворота Расёмон

Ящики с куклами стояли прямо передо мной, аккуратно сложенные под затянутым сеткой окном. Они пробудут здесь ещё только ночь – а потом отправятся далеко-далеко, в Йокогаму, в дом к чужеземцу… а оттуда, быть может, и в саму Америку. Представив себе это, я не могла больше усидеть на месте. Матушка, по счастью, заснула, и я тихонько направилась в лавку. Там было темновато, но по сравнению с амбаром, где мы жили, всё равно куда веселее: лавка выходила на улицу с прохожими. Отец сверял конторские книги, брат в углу старательно толок в аптекарской ступке лакрицу или ещё какую травку.

– Папа, прошу, хоть последний разочек… – привычно завела я, заглядывая отцу в глаза. Тот, однако, не смягчился – да и слушать меня не захотел.

– Я ведь уже всё сказал. …Эйкити! Сбегай, пока светло, в лавку Марусы – дело есть к нему.

– Передать, чтобы пришёл?

– Да, он обещал лампу керосиновую принести… впрочем, ты сам её можешь забрать.

– А разве у него есть керосиновые лампы? – спросила я. Отец будто не обратил внимания, но – редкое зрелище! – расплылся в улыбке.

– Только подсвечник не принеси… Я его попросил купить для меня лампу. Он-то в них лучше разбирается.

– Значит, «вечную» выкинем?

– Да, пора бы.

– Нужно избавляться от старья. Может, и матери повеселее станет с новой лампой.

Отец вернулся к своим книгам и принялся щёлкать костяшками счётов. Но меня такое безразличие только подстегнуло, и я начала теребить его сзади за плечо:

– Ну па-а-апа, ну пожалуйста!

– Отстань! – резко бросил он, даже не обернувшись. Мало того – старший брат принялся сверлить меня сердитым взглядом. Совсем упав духом, я побрела в глубину дома. Матушка, как выяснилось, успела проснуться и, подняв руку, разглядывала свою ладонь; похоже, у неё опять был жар. Увидев мою понурую фигуру, она неожиданно ясно проговорила:

– За что тебя отец ругал?

Не желая отвечать, я повертела в руках маленькую кисточку из птичьего пера, которой наносили лечебные мази.

– Опять что-нибудь выпрашивала? – пристально посмотрела на меня мать и с трудом продолжала: – Пока я болею, отцу приходится одному всё делать. Ты уж его не донимай. Знаю, тебе тоже хотелось бы в театр, как соседской девочке.

– Не хочу я в театр…

– Ну, не обязательно в театр – заколку новую или воротничок… много всего вокруг…

Услышав её слова, я вдруг залилась слезами – сама не зная, от грусти или от досады.

– Ах, матушка! Ничего мне не хочется, ничего не нужно… Мне бы только… пока не увезли кукол…

– Так ты про кукол? Что – «пока не увезли»? – Мать распахнула глаза, внимательно глядя на меня.

– Пока их не увезли… – Я заколебалась, не зная, как лучше объяснить, – и тут заметила прямо за спиной неизвестно когда подошедшего Эйкити.

– Глупая девчонка! – бросил он, свысока глядя на меня. – Опять ты про кукол? Мало тебя отец выругал?

– Чего это ты? Не трогай её. – Мать устало прикрыла глаза. Но брат, будто не слыша, продолжал мне выговаривать:

– Уже пятнадцать стукнуло, а в голове пустота! Из-за каких-то кукол нюни распустила! На кой они тебе сдались?

– А ты мне не указывай! Куклы не твои! – не сдавалась я. Дальше случилось то, что случалось всегда: слово за слово – и брат, схватив меня за ворот, швырнул на пол.

– Соплячка!

Не будь рядом матушки, я бы и в этот раз схлопотала тумаков. Но она, приподнявшись на подушке, вновь упрекнула его прерывающимся голосом:

– Ты зачем так с сестрой? Что она тебе сделала?

– Не понимает же, когда ей по-хорошему говорят!

– Ты ведь не только О-Цуру невзлюбил? Ты… ты… – с трудом продолжала она со слезами на глазах. – Это ты меня ненавидишь! Дождался, пока я заболею, и теперь… кукол продаёшь… сестру, бедняжку, обижаешь… Так ведь? Так? И за что же ты меня…

– Матушка! – вскричал Эйкити, закрыв лицо локтем и бросившись к материнскому изголовью. Потом, когда умерли наши родители, он не пролил ни слезинки; и занимаясь долгие годы политикой, не проявлял и тени слабости – вплоть до тех пор, когда оказался в лечебнице для душевнобольных… Но в тот момент мой брат рыдал так безутешно, что даже матушка, вышедшая было из себя, от неожиданности умолкла и с глубоким вздохом снова откинулась на подушку…

Прошло около часа, и в лавку заглянул торговец рыбой по имени Токудзо, который давненько у нас не показывался. Впрочем, торговцем рыбой он был раньше, а с недавних пор заделался рикшей. С этим Токудзо вечно случались забавные истории… Я их уже подзабыла, но помню одну, про фамилию. После Реставрации Мэйдзи Токудзо нужно было обзавестись фамилией, и он решил, раз такое дело, назваться повнушительнее – ни больше ни меньше, как «Токугава». Но когда явился в управу, там его не то что выругали – нет, по словам самого Токудзо, он чудом головы не лишился! …В тот день он беззаботно подкатил к нашей лавке коляску, по тогдашней моде изукрашенную пионами и китайскими львами. Не успели мы удивиться его появлению, как он сказал, что, мол, сейчас свободен и оттого готов свозить барышню до Айдзуцубары, а потом к вокзалу – посмотреть на кирпичные дома.