Ворота Расёмон

– Хочешь прокатиться, О-Цуру? – Отец нарочито серьёзно глянул на меня, вышедшую поглазеть на рикшу. Теперь детей таким не удивишь, а в то время это было всё равно, что для нынешних ребят – проехаться в автомобиле. Но матушка хворала, да к тому же я ещё не пришла в себя после недавней ссоры, и потому, вместо того чтобы обрадоваться, только сказала тихонько:

– Хочу.

– Пойди тогда, спросись у матери. Раз уж Токудзо нарочно приехал.

Матушка, как я и ожидала, лишь улыбнулась, не открывая глаз:

– Вот и хорошо…

По счастью, донимавший меня брат уже успел уйти в лавку Марусы. Я, наконец забыв о слезах, вскочила в коляску, накрыла колени красным пледом – и мы с грохотом тронулись.

Не стану вас утомлять описаниями городских пейзажей. Расскажу лишь, как навлекла на себя неудовольствие Токудзо. Помчавшись что было мочи по проспекту с кирпичными домами, он едва не врезался в конный экипаж с иностранной дамой внутри. Кое-как нам удалось разминуться, и он с досадой зацокал языком:

– Так не пойдёт. Вы, барышня, слишком лёгкая, вот у меня ноги сами и бегут! Знаете, вы лучше, пока вам двадцать лет не сравняется, к рикше в коляску не садитесь, а то жалко ведь возницу – того и гляди случится неладное!

Коляска свернула с главной улицы в переулки, направляясь к дому, – как вдруг я увидела своего брата Эйкити, который торопливо шагал вдоль дороги, неся в руках керосиновую лампу с ручкой из морёного бамбука. Заметив меня, он замахал ею в воздухе: «Постой-ка!» – и Токудзо, развернув оглобли, остановился перед ним.

– Спасибо, Току-сан. Куда ездили?

– Да вот, барышне Эдо показывал.

Брат, криво усмехнувшись, подошёл к коляске и сунул лампу мне в руки.

– На, отвези домой, а я ещё за керосином зайду.

Памятуя, что мы в ссоре, я взяла покупку молча. Эйкити двинулся было дальше, как вдруг вернулся и, опершись на полог коляски, наклонился ко мне.

– Послушай, О-Цуру, ты к отцу больше не приставай с разговорами про кукол.

Я молчала. Он уже и так меня довёл – чего ж ему ещё надо? Но брат тихонько продолжал:

– Он не потому не даёт их смотреть, что мы задаток получили. А потому, что о тебе заботится: начнёшь ими любоваться – и отдавать станет совсем жалко. Поняла? Если поняла, то больше не делай, как сегодня, – сказал он с непривычным теплом в голосе. Странный человек! Не успела я отметить, что брат подобрел, – как он вернулся к своей обычной манере.

– Впрочем, поступай, как знаешь, – только смотри, я тебе устрою потом! – пригрозил он – и с этим напутствием быстро зашагал прочь, даже не попрощавшись с Токудзо.

Вечером того дня мы вчетвером уселись ужинать в нашем амбаре. Впрочем, что до матушки, то она лишь приподнялась на постели. И всё-таки ужин был куда торжественнее, чем обычно. Почему? Потому что светила нам не тусклая «вечная лампа», а новенькая керосиновая. Мы с братом то и дело поглядывали на неё, пока ели. Прозрачная колба с керосином, ровно горящее пламя за стеклом – диковинный светильник представлялся нам невероятно красивым.

– Как светло! Будто днём, – довольно сказал отец, обернувшись к матери.

– Не слишком ли глаза слепит? – забеспокоилась та.

– Это потому, что ты к «вечной лампе» привыкла. Подожди немного – старую и зажигать не захочешь.

– Сперва многое глаза слепит – и свет, и западная наука… – Брат радовался новинке больше всех. – А потом люди привыкают и уже не удивляются. Когда-нибудь и керосиновая лампа покажется слишком тусклой.

– Может, и так. О-Цуру, ты матери кашу сварила?

– Матушка сказала, что на сегодня ей хватит. – Я, не задумавшись, повторила её слова.

– Ну и ну. Неужто ты совсем не голодна? – спросил у неё отец, и та беспомощно вздохнула.

– Наверное, от запаха керосина… Такой уж я старомодный человек.

Мы продолжали орудовать палочками для еды в молчании – только матушка иногда, будто спохватившись, восхищалась яркостью лампы. На её опухших губах даже появлялось подобие улыбки.

Спать мы легли уже после того, как пробило одиннадцать. Но я, закрыв глаза, всё не могла уснуть. Брат велел про кукол больше не говорить – и я смирилась, что больше их не увижу. Но это не значит, что мне не хотелось. Завтра их увезут далеко-далеко… тут в моих зажмуренных глазах вскипали слёзы. Может, посмотреть на них тихонько, пока все спят? И такая мысль мне приходила. Или унести одну из коробок и спрятать где-нибудь снаружи? И об этом я думала. Но если прознают старшие… тут мне становилось не по себе. Сказать по правде, той ночью я успела представить много такого, о чём и подумать страшно. Вот бы случился пожар – куклы сгорят, и отдавать их не надо будет… Вот бы американец, а с ним заодно и лысый Маруса внезапно заболели холерой – тогда куклы останутся нам, я стану их беречь… Много подобных картин пронеслось у меня в голове. Впрочем, я всё же была ещё ребёнком – и, полежав так час, в конце концов утомилась и заснула.