Читаем Ворота Расёмон полностью

Не знаю, сколько прошло времени, но, вдруг проснувшись при свете слабенького бумажного фонаря, я услышала непонятный шорох. Что это – мыши? Или к нам пробрался вор? Или просто уже утро? Теряясь в догадках, я осторожно приоткрыла глаза. У моего изголовья, боком ко мне, сидел в ночном юката отец. Вот как! Но удивительно было другое: перед ним стояли мои куклы-хина – те самые, которых я не видела с прошлой весны!

В таких случаях говорят: «то ли явь, то ли сон»… Я, затаив дыхание, созерцала представшее предо мной чудо: император со скипетром из слоновой кости, императрица в украшенной драгоценностями короне, мандариновое дерево справа, цветущая сакура слева, прислужники с высокими зонтиками, придворные дамы с подносами в руках, миниатюрные лакированные комоды и туалетные столики, отделанная перламутром ширма, крохотная посуда, расписные фонари, шары из цветных ниток – а над ними в свете бумажного фонаря профиль моего отца…

Наяву ли… впрочем, я повторяюсь. Быть может, мне и правда в ту ночь приснился сон про кукол-хина? Что, если я, горя желанием на них взглянуть, сама внушила себе эти видения? Ответа у меня нет до сих пор.

Знаю лишь: тогда, среди ночи, я видела своего пожилого отца, который в одиночестве смотрел на кукол. Это я помню точно. И пусть то был сон – неважно. Так или иначе, я увидела отца, похожего на меня; отца, который знал минуты слабости, – несмотря на всю свою строгость.


Рассказ «Куклы-хина» я начал писать несколько лет назад и закончил сейчас – не только по просьбе господина Такиты. Дело в том, что недавно в доме одного англичанина в Йокогаме я заметил, как маленькая рыжеволосая девочка играет с головой старой куклы-хина. Кто знает, быть может, такая участь ждала и кукол из рассказа – и они сейчас лежат где-нибудь в ящике для игрушек, вперемешку с резиновыми европейскими и оловянными солдатиками.


2 декабря 1923 г.

Холод

Стояло зимнее утро. Недавно перестал идти снег. Ясукити сидел в преподавательской комнате на кафедре физики и смотрел на огонь в печи. Пламя, казалось, дышало: то вспыхивало жаркими жёлтыми языками, то вновь опадало до самых угольев – показывая, как деятельно борется с царившим в комнате холодом. Ясукити вдруг представил себе космический холод за пределами Земли – и ощутил к раскалённым углям в печке что-то вроде сочувствия.

– Хорикава-кун!

Ясукити поднял глаза на физика по фамилии Миямото, который, заложив руки в карманы, остановился перед печкой. Близорукий Миямото смотрел на него сквозь очки, под тонкими усами играла благодушная улыбка.

– Хорикава-кун, а ты знаешь, что женщина – физическое тело?

– Что животное – знаю.

– Не животное. Физическое тело. Я эту истину открыл в результате кропотливейшей работы!

– Хорикава-сан, вы не слушайте всерьёз, что Миямото-сан говорит! – вступил в разговор другой преподаватель физики, Хасэгава. Ясукити обернулся. Лысеющий Хасэгава сидел за столом позади, проверяя экзаменационные работы: по лицу его расползалась смущённая улыбка.

– Вот ещё новости! Да ведь моё открытие, Хасэгава-кун, вас же и осчастливит! Хорикава-кун, тебе известен принцип теплопередачи?

– Теплопередачи? Это как электропередача, что ли?

– Беда с вами, литераторами! – вздохнул Миямото, подбрасывая в печку угля. – Когда два тела разной температуры соприкасаются, тепло начинает передаваться от более горячего к более холодному, до тех пор, пока температуры этих тел не сравняются.

– А как иначе-то?

– Вот, это закон теплопередачи и есть. Теперь возьмём женщину как физическое тело. Пока понятно? Если женщина – физическое тело, то и мужчина – физическое тело. Тогда теплу соответствует любовь. Когда мужчина и женщина вступают в контакт, любовь передаётся, как тепло, – от мужчины, увлечённого больше, к женщине, увлечённой меньше, пока оба не окажутся влюблены одинаково. Вот у Хасэгавы-куна так и происходит.

– Ну вот, началось! – запротестовал тот, но рассмеялся с довольным видом, будто от щекотки.

– Допустим, Е – это количество теплоты, проходящей через площадь S за единицу времени T. В таком случае… Видите? H – температура, Х – расстояние от источника тепла, К – теплопроводность вещества. Тогда для Хасэгавы-куна… – Миямото принялся писать на небольшой грифельной доске какие-то формулы, но, не закончив, обернулся с нарочитой досадой: – Эх, Хорикаве-куну и открытием не похвастаешься – не поймёт ведь! …Так или иначе, невеста Хасэгавы-куна, похоже, начала в него влюбляться – всё по законам физики!

– Да, если бы и правда найти такую формулу, жизнь стала бы куда проще.

Ясукити, вытянув ноги, лениво смотрел на заснеженный пейзаж за окном. Кафедра физики занимала угловой кабинет на втором этаже, поэтому оттуда была хорошо видна спортивная площадка, аллея за ней, а ещё дальше – здание из красного кирпича. И море – там и сям в просветах между домами, вдалеке, просматривались его стальные волны.

– А вместо этого у нас сплошные литераторы! Что там последняя книга, хорошо продаётся?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза