Ворота Расёмон

Был и другой случай, ещё забавнее. Со второго этажа моего дома видна пагода храма Сайсёдзи. Когда над слоем тумана блестят девять колец на её шпиле, зрелище такое, что саму Ёсано Акико[113] вдохновило бы на стихи. И вот пришёл ко мне в гости этот Ямамото. Я ему говорю: „Поглядите-ка, Ямамото-сан, пагода!“ А он с серьёзной физиономией бубнит: „Действительно. Сколько метров высота, интересно?“ – и шею тянет. Вот и не сказать, что человек совсем неразвитый, но как доходит до искусства – руки опускаются.

Единственный, кто хоть что-то понимает, – мой кузен Фумио. Он, по крайней мере, читает Нагаи Кафу и Танидзаки Дзюнъитиро[114]. И всё равно, стоит немного поговорить – провинциальный вкус чувствуется. Шедевром литературы, например, считает „Перевал Дайбосацу“[115]. Допустим, это ещё можно простить. Но он известен своей разгульной жизнью. Папенька говорил, что семья уже готова ограничить Фумио доступ к средствам, так что мои родители его как потенциального зятя не рассматривают. Зато его отец – то есть мой дядя – хочет женить сына на мне. Открыто не сватает, уговаривает исподволь. Но что за аргументы! „Если бы ты в наш дом пришла, он бы точно гулять перестал!“ Каково, а? Неужели все родители такие? До чего же эгоистично! Ведь получается, дядя хочет меня использовать – я для него даже не будущая домохозяйка, а всего лишь инструмент, чтобы обуздать сына. Сил нет, как меня это злит!

И когда я думаю о сложностях, связанных с браком, я окончательно убеждаюсь в творческой несостоятельности японских писателей. Вот я получила образование, поработала над собой – как мне теперь выходить замуж за необразованного мужчину? Уверена, я не единственная. Наверняка по всей Японии девушки испытывают то же самое. И разве кто-то из японских авторов пишет о наших проблемах? Разве кто-то советует, как их разрешить?

…Лучше всего, конечно, вообще не выходить замуж, если не хочется. Но чтобы жить самостоятельно… оставим даже в стороне дурацкие сплетни, с которыми незамужняя женщина столкнётся в таком городке, как наш. Главное – придётся самой себя обеспечивать. Однако наше образование совершенно неприменимо в реальной жизни. Наших знаний иностранного языка не хватит, чтобы заниматься репетиторством, да и шитьём с такими навыками не заработаешь даже на оплату жилья. Вот и приходится выходить за человека, которого презираешь. Вроде как дело обычное, но ведь в действительности это трагедия. (А если и впрямь „обычное“ – то ведь так ещё хуже!) Получается не брак, а продажа себя – то есть фактически проституция.

Ты, в отличие от меня, сама зарабатываешь на жизнь. Не могу передать словами, как я тебе завидую! Впрочем, не только тебе… Вчера я ходила с матушкой за покупками и обратила внимание на девушку моложе меня, печатавшую на машинке. До чего же ей повезло! Насколько она счастливее меня! Но ты не любишь экзальтации, знаю, так что избавлю тебя от дальнейших восклицаний…

Вернусь только к несостоятельности наших писателей. В поисках ответов на свои вопросы о браке я перечитала множество ранее прочитанных книг. И что, разве кто-то из писателей говорит от имени женщин? Никто. Курата Хякудзо, Кикути Кан, Кумэ Масао, Мусянокодзи Санэацу, Сатоми Тон, Сато Харуо, Ёсида Гэндзиро, Ногами Яёи[116] – все они закрывают глаза на наши беды. Но есть примеры и похуже. Я попробовала почитать Акутагаву Рюноскэ. Какой болван! Ты читала его рассказ „Благородная девица Рокуномия“? (Тут я, будучи автором, поступлю, как в своё время Санто Кёдэн и Сикитэй Самба[117], и займусь рекламой: рассказ „Благородная девица Рокуномия“ входит в сборник „Весенний наряд“, напечатанный токийским издательством „Сюнъёдо“) В нём автор осуждает безвольную девушку. Утверждает: мол, тот, кто ни к чему не стремится всей душой, – хуже преступника. Однако взять нас, образованных женщин, не получивших практических навыков, – допустим, мы всей душой стремимся изменить свою жизнь, но откуда у нас средства это сделать? Благородная девица из рассказа была точно в таком же положении. И то, что автор свысока над ней глумится, говорит лишь о его бесчувственности. Никогда я не испытывала столько презрения к Акутагаве Рюноскэ, как после прочтения этого рассказа…»

Барышня, написавшая письмо, – экзальтированная невежда. Чем бесконечно ныть и жаловаться, давно бы поступила на курсы машинисток. «Какой болван», надо же! Её уколы в мой адрес я с пренебрежением отбросил. Но одновременно во мне шевельнулось что-то вроде сочувствия. Сколько бы она ни упиралась, а в конце концов наверняка выйдет за своего инженера из осветительной компании или кого-то в этом роде. Мало-помалу заделается обычной хозяюшкой, романсы-нанивабуси полюбит, забудет про пагоду храма Сайсёдзи. И примется рожать детей, точно свинья – поросят…