Читаем Ворота Расёмон полностью

Подобранное послание я забросил в ящик стола. Туда, где, постепенно желтея, лежат мои собственные старые письма, а вместе с ними – мои мечты.

Апрель 1924 г.

<p>Лошадиные ноги</p></span><span>

Главного героя нашей истории звали Осино Хандзабуро. Ничего особенного он собой не представлял – обычный конторский служащий лет тридцати, работающий в пекинском отделении корпорации «Мицубиси». В Пекин он приехал после окончания Коммерческого университета, за два месяца до описываемых событий. У коллег и начальства был не то чтобы на хорошем счету, но и не то чтобы на плохом. Словом, человек заурядный. Выглядел Хандзабуро соответствующим образом – и так же складывалась его семейная жизнь.

Два года назад Хандзабуро женился на девушке по имени Цунэко[118]. Союз они заключили не по любви – то был обычный договорной брак, где свахами выступила пара пожилых родственников. Красотой Цунэко не отличалась; впрочем, и некрасивой её назвать было нельзя. На пухлощёком лице всегда играла улыбка, за исключением разве что случая, когда по пути из Мукдена в Пекин её в купе поезда покусали клопы. Впрочем, больше о таком беспокоиться не приходилось: в служебном жилье на улице Н., в гостиной, всегда стояла пара банок инсектицида «Летучая мышь».

Я сказал, что семейная жизнь Хандзабуро протекала исключительно заурядно. Так и было. Они с Цунэко вместе ужинали, слушали граммофон, ходили в кинематограф – словом, жили совершенно так же, как все остальные конторские служащие в Пекине. Но никому не дано избегнуть того, что написано на роду, – и однажды после полудня судьба одним махом разрушила их привычную рутину. Осино Хандзабуро, сотрудник компании «Мицубиси», скоропостижно скончался от апоплексического удара.

В тот день Хандзабуро, как всегда, работал с документами за своим столом в конторе у ворот Дундань. Сидевшие напротив коллеги также не замечали ничего необычного. Как вдруг Хандзабуро – видно, собираясь передохнуть, – взял в рот сигарету и хотел было зажечь спичку, но вместо этого упал лицом вниз и тут же умер. И хотя смерть, конечно, не слишком впечатляющая, нареканий наш герой на себя не навлёк. Люди обожают критиковать чужую жизнь, но, по счастью, хотя бы не чужую смерть. Напротив, и начальство, и коллеги выразили вдове усопшего глубочайшие соболезнования.

Согласно диагнозу, поставленному главным врачом больницы Тунжэнь доктором Ямаи, причиной смерти стало кровоизлияние в мозг. К сожалению, самого Хандзабуро заключение не убедило. Более того, он даже не счёл, что мёртв, – и потому немало удивился, обнаружив себя в незнакомом учреждении.

Ветер тихонько колыхал занавески в залитом солнцем окне. За окном ничего не было видно. Посреди помещения стоял большой стол, где двое китайцев в белых традиционных одеждах внимательно изучали конторские книги. Одному на вид было лет двадцать. У другого имелись длинные, слегка пожелтевшие усы.

Молодой, ведя ручкой по гроссбуху и не глядя на Хандзабуро, окликнул:

– Are you mister Henry Barrett, aren’t you?[119]

Хандзабуро очень удивился, однако как мог спокойно и на правильном китайском ответил:

– Нет, я Осино Хандзабуро из японской корпорации «Мицубиси».

– А, так вы японец? – в свою очередь удивился молодой, наконец подняв глаза. Второй, постарше, записывавший что-то в конторскую книгу, тоже ошеломлённо уставился на Хандзабуро. – Что будем делать? Это не тот.

– Плохо дело. Очень плохо. Такого со времён Синьхайской революции не случалось. – Пожилой китаец, похоже, вышел из себя: перо в его руке затряслось. – Немедленно отправь его обратно.

– А вы… так, Осино-кун, минутку. – Молодой китаец вновь развернул толстый гроссбух и углубился в чтение, бормоча что-то себе под нос. Когда он оторвался от книги, лицо его выражало ещё большее изумление. – Невозможно, – сказал он старшему. – Осино Хандзабуро три дня как мёртв.

– Три дня?

– Да, и ноги уже сгнили. Обе, от самых бёдер.

Хандзабуро снова опешил. Во-первых, если верить только что услышанному диалогу, он был мёртв. Во-вторых, с момента его смерти прошло три дня. В-третьих, у него сгнили ноги. Что это ещё за глупость? С ногами у него всё в порядке… он бросил взгляд вниз и невольно вскрикнул. Неудивительно: его белые брюки с тщательно заутюженными стрелками и белые же носки свободно болтались, покачиваясь от задувавшего в окно ветра! Хандзабуро не верил своим глазам. Однако, ощупав себя обеими руками, убедился в том, что от бёдер и ниже в штанинах, кажется, был лишь воздух. Тут он наконец упал на пол – прямо на пятую точку. Одновременно с этим ноги – точнее, штанины – также опустились и легли рядом, будто сдувшиеся воздушные шарики.

– Ладно. Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем, – сказал ему пожилой китаец и, по-прежнему рассерженный, повернулся к подчинённому: – Это твоя вина. Понял? Только твоя. Немедленно пиши объяснительную. Бланки вон там. Где сейчас Генри Барретт?

– Я только что проверил, он уехал в Ханькоу.

– Телеграфируй в Ханькоу, пусть доставят сюда его ноги.

– Увы. Пока их довезут из Ханькоу, у господина Осино и туловище сгниёт.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза