Ворота Расёмон

Мне говорили, будто среди прочих отцов-миссионеров в Японии вы отличаетесь особенно высокими добродетелями. Коли так, то вам, может, и неприятно, что рядом с вами вор. Но ведь я не одним воровством занимаюсь. Кто служил приказчиком при Лусоне Сукэдзаэмоне[78], удостоившемся даже приглашения во дворец Дзюраку[79]? Дзиннай. А что за поэт, мастер стихов-рэнга, подарил Сэн-но Рикю[80] его любимый сосуд-мидзусаси для чайной церемонии, прозванный «Акагасира» – «Красная голова»? Дзиннай. А как, если уж на то пошло, звали переводчика из Омура, пару лет назад написавшего книгу под названием «Дневник порта Макао»? Снова Дзиннай. А странствующий монах, который спас капитана Мальдонадо в драке на Сандзёгаваре? А торговец чужестранными снадобьями у ворот храма Мёкокудзи в Сакаи? Поинтересуйтесь-ка их именами – и обнаружите, что всё это Дзиннай. Но главное, Дзиннай – добрый христианин, который в прошлом году пожертвовал храму святого Франциска золотой реликварий с ногтем Девы Марии.

Увы, сегодня рассказывать о том недосуг. Прошу лишь поверить: Макао Дзиннай – такой же человек, как любой другой. Идёт? Тогда расскажу вам, насколько смогу коротко, что у меня за дело. Я пришёл просить вас помолиться за усопшего. Нет, он мне не родственник. И нет, кровь его я не проливал. Как его зовут? Зовут его… уж не знаю, можно ли говорить. Прошу вас, помолитесь за упокой души… назовём его Пауло, японец. Не хотите? Конечно, будь я на вашем месте и явись ко мне Макао Дзиннай, я бы тоже так легко не согласился. Попробую растолковать вам, в чём дело. Только обещайте, что ни одной живой душе не расскажете, даже под страхом смерти. Вот у вас крест на груди – сможете сдержать клятву, если вам самому будет грозить распятье? Ох, нет, простите мои слова. (Смеётся.) Мне, вору, в вас, святом отце, сомневаться не пристало. И всё же – если вы нарушите слово (Внезапно серьёзно.)… не знаю, будете ли вы гореть в аду, но в нашем мире кара вас не минует.

Случилось это года два назад. В поздний, ненастный час я, переодевшись в дзэнского монаха-комусо с закрытым лицом, уже пятую ночь бродил по улицам зимнего Киото – выходил, лишь пробьют первую стражу, и потихоньку, стараясь не привлекать внимания, присматривался к домам. Для чего – не стоит, пожалуй, и говорить. Я тогда собирался на время податься в Малакку, поэтому мне нужно было разжиться деньгами.

Улицы, конечно, давно опустели, лишь в небе мерцали звёзды да неумолчно завывал ветер. Спускаясь по Огава-дори вдоль погружённых в темноту домов, я приметил на углу, у перекрёстка, большой особняк. Там жил известный даже в столице Ходзёя Ясоэмон. Он торговал с заморскими странами и, хотя не мог сравниться с прославленным Суминокура[81], отправлял суда в Сиам и на Лусон и был человеком весьма состоятельным. Я подумал, что судьба не зря привела меня к его жилищу, и, довольный открытием, решил воспользоваться моментом и немного поправить свои дела. Ведь ночь, как я говорил, была ненастная, а час поздний – словом, всё как нельзя лучше подходило для моего ремесла. Спрятав за бочкой для воды плетёную шляпу и посох, я быстро перелез через высокий забор.

Эх, знали бы вы, что болтают обо мне на белом свете! Твердят: мол, Макао Дзиннай владеет искусством ниндзя. Но вы-то человек образованный и вряд ли верите в подобные небылицы. Ниндзюцу я не обучен, и демоны мне не помогают. Всё дело в том, что, когда я жил в Макао, один судовой врач-португалец научил меня разным техническим премудростям. Зная их, несложно вскрыть большой замок или отодвинуть тяжёлую щеколду. (Улыбается.) До сих пор в нашей отделённой от мира Японии таких воровских хитростей никто не знал – ими мы, как и крестом, и порохом, обязаны Западу.

Вскоре я был внутри дома. Однако, прокравшись по тёмному коридору, я к своему удивлению обнаружил, что в столь поздний час в одной из небольших комнат – видимо, чайной – горит огонь и слышны голоса. «Чай в непогоду!» – усмехнулся я и тихонько подкрался поближе. В тот момент я не заботился, что присутствие людей помешает делу, – меня тянуло взглянуть хоть одним глазком, каким изысканным удовольствиям предаётся хозяин столь элегантного дома и его гости.

Прижав ухо к раздвижным перегородкам-фусума, я действительно услышал звук закипающей воды. Но, кроме него, раздавались чьи-то всхлипывания. Женщина, сразу понял я. Если в чайной комнате такого богатого дома глубокой ночью льются женские слёзы – это явно неспроста. Затаив дыхание, я заглянул внутрь – к счастью, фусума были приоткрыты и между ними оставалась щёлка.