Ворота Расёмон

Я, как уже говорил, тревожился о караульных, и потому спросил, не из них ли был человек. Но по словам Дзинная выходило, что никакой не караульный – а вовсе даже другой вор. Вор схватил вора! Удивительные вещи бывают на свете! Теперь уж не Дзиннай, а я сам криво усмехнулся. Однако я пока не знал, принёс ли он деньги, и потому на сердце у меня было неспокойно. Видимо, Дзиннай прочитал это на моём лице, потому что, невозмутимо развязав пояс, выложил перед очагом свёрток с монетами.

– Не тревожьтесь, все шесть тысяч связок здесь. На самом деле, большая часть ещё вчера была готова, но не хватало двух сотен, и я решил подождать до сегодняшнего вечера. Возьмите всё. А вчерашние деньги я незаметно от вас припрятал здесь под полом. Видно, тот вор о них пронюхал, вот и пришёл.

Я слушал его, как во сне. Хорошо ли брать деньги у вора? Нет нужды спрашивать у вас – и так ясно, что плохо. Но, не зная, принесёт он их или нет, я совсем не думал о хорошем и дурном, а теперь – как мне было сказать: мол, не возьму? К тому же, если не взять, то ведь не только я – и мои близкие окажутся на улице. Прошу вас, поймите меня и отнеситесь милосердно! …Молча склонился я перед Дзиннаем до земли, и слёзы текли по моим щекам…

С тех пор прошло два года, и о Дзиннае я ничего больше не слышал, но втайне от всех неустанно возносил Деве Марии молитвы о его благоденствии – ведь стараниями этого человека моя семья избежала разорения и продолжала жить в довольстве. И что же вы думаете? Недавно я услышал: Макао Дзиннай схвачен и казнён, а на мосту Модорибаси выставлена его голова. Я был поражён и тайком его оплакивал. Но, если подумать, разве не закономерна такая участь? Скорее удивительно, что ему столько лет удавалось избегать Божьей кары. Я подумал: как бы то ни было, нужно отдать последний долг моему благодетелю и потому, не откладывая, отправился сегодня в одиночку на мост Итидзё-Модорибаси, где водрузили голову.

Добравшись туда, я первым делом увидел огромную толпу. Всё было, как водится в таких случаях: белая табличка с перечислением преступлений казнённого, охраняющие голову стражники. Но сама голова, надетая на связку из трёх бамбуковых кольев – ужасная окровавленная голова… как мне об этом сказать? Увидев до синевы бледное лицо, я остановился, как вкопанный, прямо посреди оживлённой дороги. Это был не он! Не Макао Дзиннай! Густые брови, шрам между ними, выступающие скулы – ничем казнённый не походил на Дзинная. Но… меня вдруг как громом поразило. Кровь застыла в жилах, и я мгновенно перенёсся в другой мир, далеко-далеко от бурлящей вокруг толпы и насаженной на колья головы преступника. Да, передо мной был не Дзиннай. Я словно видел самого себя – каким был двадцать лет назад, как раз тогда, когда спас ему жизнь.

– Ясабуро! – едва не закричал я, но язык прилип к небу. Не в силах вымолвить ни слова, я лишь дрожал всем телом, как в лихорадке.

Ясабуро! Я смотрел на отрубленную голову сына и никак не верил, что вижу её наяву. Он будто наблюдал за мной сквозь полуоткрытые веки – пристально, слегка запрокинув голову. Что произошло? Неужто моего сына по ошибке приняли за Дзинная? Но такое недоразумение разрешилось бы на первом допросе. Или, может, мой сын и был Дзиннаем? А тот, кто пробрался ко мне в дом в обличье дзэнского монаха, лишь назвался чужим именем? Нет, и это невозможно. Кто ещё во всей Японии, кроме Дзинная, смог бы, в точности как обещал, собрать за три дня целых шесть тысяч связок монет? Тут я вспомнил, как два года назад, в снежную ночь, Дзиннай схватился с кем-то в моём саду. Силуэт неизвестного противника вдруг ясно встал у меня перед глазами. Кто же это был? Может, как раз мой сын? Если уж на то пошло – да, я видел его лишь мельком, но он и правда напоминал моего Ясабуро. Или, быть может, мне лишь почудилось? Если же то был мой сын… Я, будто очнувшись от сна, всмотрелся в отрубленную голову. Казалось, на посиневших, странно оплывших губах ещё можно было разглядеть улыбку.

Улыбка на устах отрубленной головы – вы, верно, рассмеётесь, услышав о таком. Я сам сперва подумал, что это лишь обман зрения. Но, сколько бы я ни вглядывался, мне всё виделось подобие загадочной улыбки на пересохших губах. Долго-долго смотрел я на неё, не в силах оторваться. В конце концов и мои губы сложились в улыбку – и одновременно в глазах сами собой вскипели горячие слёзы и покатились по щекам.

– Отец, простите меня! – казалось, безмолвно говорила мне улыбка сына.

– Простите мне, отец, мою сыновнюю непочтительность. Тогда, два года назад, снежной ночью, я тайком крался к дому, думая попросить у вас прощения. Мне неловко было днём, у всех на глазах, приходить в лавку, поэтому я дождался темноты, намереваясь постучать в окно, чтобы с вами повидаться. Но тут я, к своей радости, заметил свет, пробивающийся сквозь щели в ставнях чайной комнаты и осторожно направился туда – как вдруг кто-то в полной тишине внезапно схватил меня.