Ворота Расёмон

– Что было дальше, отец, вам известно. Всё произошло так неожиданно – я, увидев вас, оттолкнул противника и сбежал, перемахнув через ограду. Разглядев в отражённом от снега свете фигуру того, с кем боролся, я с удивлением увидел: это дзэнский монах. Заинтересованный, я, убедившись, что погони нет, решился рискнуть и опять прокрался к окну чайной комнаты. Сквозь бумажные перегородки я слышал разговор внутри.

– Отец! Дзиннай, спасший торговый дом Ходзёя, – наш благодетель. Я решил непременно помочь ему, если он окажется в опасности, и тем самым отплатить за добро – пусть даже ценой собственной жизни. Кто и сможет вернуть долг, как не я – никчёмный бродяга, которого изгнали из семьи? Два года я ждал удобного случая. И вот – и вот случай настал. Прошу вас, простите, что я был плохим сыном. Но пусть я ступил на дурную дорогу – по крайней мере, я смог отплатить за добро, сделанное моей семье. Это моё единственное утешение…

…По пути домой я плакал и смеялся одновременно, вознося хвалу сыну за его самоотверженный поступок. Вы, быть может, не знаете, но мой Ясабуро принял нашу веру и даже получил имя Пауло. И всё же… и всё же – как зла оказалась к нему судьба! Да и не только к нему. Ведь если бы Макао Дзиннай не спас мою семью от нищеты, мне не выпало бы того горя, которое терзает меня сейчас. От этой мысли я никак не могу отделаться, хоть она и причиняет мне невыносимую боль. Что хуже: увидеть разорение семьи или потерять сына? (С мукой в голосе.) Молю вас, спасите меня! Если так пойдёт дальше, я могу возненавидеть Дзинная, своего благодетеля. (Долгие рыдания.)

Рассказ Пауло-Ясабуро

Святая Мария! На рассвете мне отрубят голову – и, когда она упадёт наземь, моя душа, подобно маленькой птичке, взмоет в небеса и устремится к тебе. Но нет, я в жизни творил одно только зло – а, потому, наверное, и после смерти не отправлюсь в сияющие райские кущи, а буду низвергнут в ужасное пекло Инферно. Тем не менее, я доволен. Ни разу за двадцать лет на земле моё сердце не радовалось, как сейчас.

Моё имя – Ходзёя Ясабуро. Но, когда мою отрубленную голову выставят на всеобщее обозрение, я буду зваться Макао Дзиннай. Я стану тем самым Дзиннаем – можно ли представить себе лучшую участь? Макао Дзиннай – каково звучит? Красивое имя, правда? Стоит мне произнести его вслух – и кажется, будто тёмное узилище, где я заперт сейчас, наполняется небесными розами и лилиями.

Никогда мне не забыть ту снежную ночь два года назад. Я тайком подобрался к дому отца, надеясь разжиться деньгами на игру. Но сквозь щели в сёдзи было видно, что в чайной комнате ещё горит огонь, и я попытался осторожно заглянуть внутрь – как вдруг кто-то, не говоря ни слова, схватил меня сзади за ворот. Я вырывался – не тут-то было: напавшего я не видел, но силы он был необычайной. Пока мы боролись, сёдзи в чайной комнате раздвинулись, и не кто иной, как мой отец, Ясоэмон, выглянул в сад с фонарём в руке. Собрав все силы, я вывернулся из рук противника и перемахнул через высокий забор.

Пробежав полквартала, я спрятался под навесом и огляделся. Вокруг, куда ни глянь, было белым-бело – и ни души, лишь ветер взметает снежную пыль. Похоже, за мной никто не гнался. Кто же это был? Я видел его лишь мельком, но разглядел, что он одет как монах. Вот только сильные руки… да и дрался он умело – на монаха совсем не похоже. И не странно ли, что в эту снежную ночь в сад вдруг забрёл монах? Поразмыслив, я решил рискнуть и осторожно вернулся к отцовскому дому.

…Прошло около часа. Снег, к счастью, утих, и я увидел, как подозрительный монах теперь направляется вниз по улице Огава-дори. Макао Дзиннай! Самурай, поэт, горожанин, монах – обличьям его нет числа, но всё это – знаменитый в нашей столице вор. Я тихонько последовал за ним. Сердце моё наполняла радость, какой я ещё не ведал. Макао Дзиннай! Макао Дзиннай! Я до того им восторгался, что даже видел во сне. Он украл меч у Тоётоми Хидэёси. Он похитил драгоценные кораллы у Сямуроя[83]. Он срубил «райское дерево» в саду у князя провинции Бидзен, он украл часы у капитана Перейры, он взломал за одну ночь пять амбаров, одолел и убил разом восемь самураев из Микавы – и много ещё деяний, на которые никто прежде не отваживался и о которых будут рассказывать потомки, совершил Дзиннай. А теперь он шёл передо мной по тускло освещённой, заснеженной улице, сдвинув на бок плетёную шляпу. Просто увидеть его своими глазами – разве не счастье? Но мне этого было мало.

Дзинная я нагнал за храмом Дзёгондзи. Там нет домов, только тянется глинобитная ограда, и потому даже днём безлюдно и легко скрыться от чужих взглядов. Дзиннай, однако, при виде меня был не особенно удивлён и спокойно остановился. Опёршись на свой посох, он не проронил ни слова, будто ожидая, что я скажу. Я робко склонился перед ним до земли. При виде его невозмутимого лица у меня вдруг язык отнялся.