Я провожу рукой по лицу и печатаю:
Я сжимаю переносицу и стискиваю зубы.
То, что я делал, было глубоко неправильно. Мне следовало бы оставить их в покое – позволить им наладить отношения. Но это выше моих сил.
Она молчит.
Я долго сижу за столом, обдумывая ситуацию. На работу не хватает концентрации. Когда часом позже в кабинет заходит отчим, он вскидывает брови:
– Твое лицо принимает это выражение только из-за двух вещей в этом мире.
Он опускается в кресло напротив, складывая руки на коленях.
– Каких же?
Я люблю своего отчима. Он самый проницательный человек из тех, что я знаю.
– Леа… и Оливия.
Я морщусь при упоминании первого имени – и хмурюсь при втором.
– Ага, – торжествующе улыбается он. – Судя по всему, маленькая мегера с локонами цвета воронова крыла вернулась.
Я провожу ногтем большого пальца вдоль нижней губы, вперед-назад, вперед-назад.
– Знаешь, Калеб… я осведомлен о том, что твоя мать думает о ней. Но абсолютно не согласен.
Я смотрю на него с очевидным изумлением. Он крайне редко расходится во мнениях с моей матерью, но когда это происходит, как правило, он оказывается прав. А еще он никогда не делится своими соображениями, если его не спрашивают напрямую. То, что сейчас он делает именно это, заставляет меня приподняться в собственном кресле.
– Я понял, что ты в ее власти, еще когда ты пригласил ее в первый раз. Когда-то у меня тоже была такая любовь.
Я вглядываюсь в его лицо. В присутствии моей матери он никогда не рассказывает о своей жизни. Они в браке уже пятнадцать лет. До нее он был женат однажды, но…
– Твоя мать, – ухмыляется он. – Она ужасна – на самом деле. Никого беспощаднее я не встречал. Но она и добра тоже. Две ее грани существуют в балансе. Думаю, встретившись с Оливией, она узнала родственную душу и нацелилась защитить тебя.
Мне тут же вспоминается наш первый совместный ужин. Я пригласил Оливию к себе домой, чтобы наконец познакомить с семьей, и, разумеется, мама превратила его в самый настоящий кошмар. В конце концов я увел Оливию посреди ужина – оскорбившись на мать так, что всерьез хотел не общаться с ней никогда больше.
– Большинству мужчин нравится опасность. Нет ничего слаще опасной женщины, – говорит он. – Заслужив право называть их своими, мы ощущаем себя более мужественными.
Он прав… возможно. Я утратил интерес к нормальным, «здоровым» женщинам вскоре после знакомства с Оливией. Это проклятье. Испробовав ее, я редко находил других женщин действительно интересными. Я без ума от ее внутренней тьмы, ее вечного сарказма, от того, как она заставляет меня сражаться за каждую улыбку, каждый поцелуй. Я знаю, какая она сильная и как упорно борется за то, что считает важным. И я обожаю то, насколько слабой ее делаю. Возможно, я ее единственная слабость. Я заслужил это место и намерен оставить его за собой. Оливия из тех женщин, о которых сочиняют песни. На моем айподе около пятидесяти композиций, напоминающих о ней.
– Она свободна?
Я вздыхаю, потирая лоб:
– Они взяли паузу. Но он показался на горизонте несколько дней назад.
– Ага, – он оглаживает бороду, и в его глазах пляшут черти.
Он единственный в семье, кто знает о том, что я сделал. Я ушел в запой после того, как Оливия бросила меня, и возле одного из баров крепко врезал копу. И позвонил Стиву, чтобы он внес за меня залог. Моей матери он ничего не рассказал, даже когда я признался, что у меня не было никакой амнезии. Он меня ни разу не укорил. Только подтвердил, что ради любви люди решаются на безумные поступки.
– Как мне быть, Стив?
– В этом я тебе не советчик, сынок. Она пробуждает в тебе и худшее, и лучшее.
Это правда, но от этого ее ничуть не легче слышать.
– Ты сказал ей о том, что чувствуешь?
Я киваю.
– Тогда остается только ждать.
– Что, если она выберет не меня?
Он усмехается, наклоняясь вперед:
– Что ж, тогда Леа…
В груди зарождается смех и вырывается наружу.
– Ужасная шутка, Стив… ужасная.
И вот так просто она возвращается к Ноа. Я знаю, потому что она не звонит и не пишет. Двигается дальше, обрекая меня висеть на волоске.
Глава 17
Гнев полыхал во мне. Я хотел убить его, медленно и мучительно, голыми руками.