Воровка

Джим… он почти… не хотелось даже думать о том, что он почти сотворил. Что, если бы меня не оказалось рядом? Кому она могла бы позвонить тогда? Но я вынужденно напомнил себе, что она выживала без меня три года. Три года она утирала собственные слезы и отваживала ублюдков меткими, жалящими словами. Без меня она не разбилась. Без меня она стала даже сильнее. Не знаю, что это заставляло меня чувствовать – облегчение или досаду. Для того чтобы признать свою вину в нашем разрыве, я был слишком горд. Я заставил ее верить, что это ее вина, – тем, что не сказал больше, хотя мог, и тем, что не стал сражаться за нее. Но она ни в чем не была виновата. Ее единственный проступок – то, что она сломана сама по себе и не понимает, как выражать свои чувства. Оливия была худшим врагом самой себе. Она решала что-то о себе и саботировала свое счастье. Она нуждалась в любви, которая осталась бы на ее стороне, несмотря ни на что. Ей нужно было увидеть, что ничто не сможет лишить ее достоинства в моих глазах. Проклятье, я ненавидел себя. Но я был ребенком. Меня одарили чем-то совершенно бесценным, а я не подозревал, как правильно об этом позаботиться. Я по-прежнему не был уверен как. Но кое-что знал точно – если бы кто-то тронул ее, я бы его убил. И я собирался убить его. Заслужить прощение за все то время, что меня не было рядом, чтобы уберечь ее.

К своей машине я подошел спокойно, потому что она наблюдала. Но как только выехал из зоны ее обзора, вдавил педаль газа в пол. Она спала у меня на груди, цепляясь за меня, как ребенок. Я не спал всю ночь, разрываясь между желанием утешить ее и пылающей необходимостью выбить из него все дерьмо к чертовой матери. Едва над горизонтом забрезжило солнце, я перенес ее в постель и вернулся в гостиную, чтобы обзвонить несколько отелей. Когда она проснулась, я сообщил, что он выехал из отеля еще вечером и покинул город. На самом деле все было не так. Нахлеставшийся мудак вернулся в свой номер и теперь наверняка отсыпался после похмелья.

Я нашел его в мотеле 6. Он водил тот же «мустанг» 1969 года, что и в колледже. Я помнил его в те годы. Худощавый пацан. Из тех эмоционально андрогинных парней, что носят узкие джинсы, подводят глаза карандашом и любят обсуждать музыкальные группы. Никогда не понимал, чем он покорил Оливию. Она могла бы получить любого, если бы захотела. «Мустанг» стоял точно напротив семьдесят восьмого номера – проходя мимо него, я мог увидеть собственное отражение. Я заколотил в дверь, только позже задумавшись, что это мог быть вовсе не его номер. Раздался приглушенный голос, а затем звук, словно что-то опрокинулось. Джим распахнул дверь, явно взбешенный. От него смердело алкоголем – било в лицо, хотя я стоял в двух футах от него. Едва он понял, кто перед ним, его лицо приняло удивленное выражение, затем перетекло в любопытство… прежде чем прочно остановиться на испуге.

– Какого…

Я толкнул его внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. В комнате воняло.

Расстегнув часы на запястье, я бросил их на кровать. И ударил его.

Его откинуло назад, так что он врезался в тумбочку, сбивая лампу. Я прижал его до того, как он мог бы подняться. Вздернул за ворот рубашки так, что он жалобно засучил ногами, тщетно пытаясь нащупать опору.

Я опустил его – но только чтобы нанести еще один удар.

– Калеб, – хныкнул он, закрывая рукой нос, из которого сквозь пальцы хлестала кровь, а вторую протягивая ко мне, ладонью вверх. – Я был пьян, мужик… Мне жаль.

– Тебе жаль? Мне насрать, жаль тебе или не жаль.

Он затряс головой.

– Дерьмо, – сказал он. – Дерьмо.

Он согнулся пополам, упершись в колени, и захохотал.

Я стиснул зубы так сильно, что они едва не превратились в пыль.

– Ты солгал ей про потерю памяти.

Он смеялся так надрывно, что едва мог говорить. Я толкнул его. Он отшатнулся, но продолжил смеяться.

– Ты такой же долбанутый, как и я, мужик. Вы оба, притворяющиеся, будто друг друга не знаете, это же сраный…

Я сгреб его за перед рубашки и швырнул прочь. Он приземлился на кровать, хохоча так, что держался за живот. Обезумев от ярости, я снова кинулся на него.

Прежде чем он посмел бы сказать хоть что-то еще, я впечатал его в стену.

– Ты ничего о нас не знаешь.

– Разве? – зашипел он. – А кто был рядом с ней, когда ты изменил ей и слинял?

– Я не слинял, – процедил я и тут же сжал челюсти.

Я не должен был ничего объяснять этому говнюку.

– Заговоришь с ней еще хоть раз – я убью тебя. Взглянешь на нее – я убью тебя. Хотя бы вздохнешь в ее сторону…

– Ты убьешь меня, – закончил он.

Он пихнул меня, но парень весил всего ничего, и я не шелохнулся.

– С того самого дня, как вы встретились, ты убивал ее, – выплюнул он. И это меня задело. Вспомнился тот момент, когда мы пересеклись в музыкальном магазине, и мне показалось, что свет погас в ее глазах. – Зачем ты вернулся? Лучше бы ты просто оставил ее в покое.

Кровь размазалась по его лицу, сальные патлы торчали во все стороны. Я смерил его равнодушным взглядом:

– Думаешь, если бы я не смог получить ее, она досталась бы тебе?