Воровка

– Я думала, это просто ложные схватки, но интервалы между ними сокращаются. Возможно, лучше поехать в больницу, а пляж отложить на потом, – прикрыла глаза она, стараясь дышать ровно.

Она наклонилась к центральной консоли, завела машину и перевела все три кондиционера себе на лицо. Должно быть, я замер на минуту, не в состоянии осознать, что это действительно происходило здесь и сейчас. А затем побежал в спальню, чтобы схватить собранную заранее больничную сумку.

Когда доктор громко объявил: «Девочка», – прежде чем вложить новорожденного в руки матери, я был в шоке. Но не настолько в шоке, чтобы удержать улыбку, расплывшуюся по лицу. Я назвал ее Эстеллой в честь «Больших надежд» Диккенса. Тем же вечером я вернулся домой, принял душ и достал коробку с верхней полки своего шкафа. Месяцем раньше она появилась в почте, без записки и домашнего адреса – это сбило меня с толку, но лишь пока я не открыл ее.

Я разрезал упаковочную пленку ножницами и извлек лавандовое детское одеяльце. Невозможно мягкое, хлопковое на ощупь.

– Оливия? – прошептал я. Но зачем ей посылать подарок для ребенка?

Я убрал его с глаз долой прежде, чем начал бы задумываться о том, о чем не следует.

А теперь принялся рассматривать его, усмехаясь собственным догадкам. Знала ли она, что Леа отчаянно хотела мальчика, и выбрала подарок для девочки, чтобы позлить ее? Или она помнила, как я мечтал о дочери? Истолковать мотивы Оливии непросто. Даже если спросишь ее, она солжет.

Одеяльце я забрал в больницу. Увидев его в моих руках, Леа закатила глаза. Будь она в курсе, откуда оно, она бы сделала гораздо больше, чем простое закатывание глаз. Я завернул свою дочь в одеяльце, выбранное Оливией, и испытал незамутненную эйфорию. Я отец. Отец этой крошечной девочки. Леа не казалась настолько же восторженной. Я списал это на разочарование из-за того, что она так долго ждала мальчика. Или она устала. Или ревновала. Я бы солгал, если бы сказал, что мне не приходила в голову мысль о том, что моя жена может начать ревновать к ребенку.

Я чуть крепче прижал Эстеллу к себе. Я уже беспокоился о том, как мог бы защитить ее от грязи, которой полнился мир. Но даже не подозревал, что мне придется заботиться о том, как сберечь ее от собственной матери. Но что есть, то есть, печально подумал я. Родители Леа были эмоциональными черными дырами большую часть ее детства, но она могла стать лучше. Я мог бы помочь ей. Любовь исцеляла людей.

Ее настроение чуть приподнялось, пока мы возвращались из больницы. Она смеялась и заигрывала со мной. Но когда мы добрались до дома и я передал ей младенца, чтобы она покормила его, ее спина напряглась так, будто ее ударили между лопаток. В тот момент мое сердце словно кануло в пропасть – пришлось поспешно отвернуться, чтобы скрыть выражение своего лица. Не на это я надеялся. Оливия бы так не поступила. Невзирая на показательную суровость, она была добра и заботлива. В Леа я старался видеть то лучшее, что скрывалось где-то в глубине, за тем, что с ней сотворили ее родители, культивировавшие в ней дурные качества. Возможно, я верил, что она способна на большее, чем являлась на самом деле? Но, как кто-то когда-то сказал, если посеять веру, как горчичное зерно, она прорастет, и ты сдвинешь горы… или смягчишь жесткое… или полюбишь кого-то так, что исцелишь его. Боже, что я наделал?

Глава 30

Настоящее

Чуть позже вечером я отправляюсь на пробежку. Стоит мне зайти в вестибюль своего здания, мои шаги замедляются. Сначала я не узнаю его: он не так безукоризненно собран, как при нашем знакомстве. Любопытно, что заставляет мужчин отказываться от бритья, когда им разбивают сердце. Проклятье. Как мы докатились до такого? Я провожу рукой по задней стороне шеи, прежде чем делаю к нему шаг, от которого все равно не смог бы уклониться.

– Ноа.

Он выглядит удивленным, когда оборачивается. Смотрит на лифт, затем на меня.

Черт, мужик реально потрепан. Несколько раз в своей жизни я выглядел так же и почти ему сочувствую.

– Мы можем поговорить? – спрашивает он.

Я киваю, озираясь.

– На углу есть бар. Если не хочешь подняться ко мне.

Он качает головой.

– Бар сойдет.

– Дай мне десять минут. Встретимся там.

Он кивает и выходит на улицу, не произнося ни слова. Я захожу в свою квартиру и звоню Оливии.

– Ноа в городе, – сообщаю я сразу же, как только она поднимает трубку. – Ты знала?

Пауза растягивается. Но в конце концов она отвечает.

– Ага.

– Он приезжал к тебе?

Напряжение просачивается в плечи, растекается по рукам. Ожидая ее ответа, я едва ли не до треска сжимаю телефон.

– Ага, – говорит она.

– И все? Это все, что ты хочешь сказать?

По ту сторону провода раздается шорох, будто она передвигает что-то, и я спохватываюсь, не в суде ли она сегодня.

– Он пришел к тебе? – шепчет она. До меня доносится цокот ее каблуков – она идет куда-то.

Проклятье. Она в суде, а я вываливаю на нее все это.

– Все в порядке. Позвоню позже, ладно?

– Калеб… – начинает она.

Я перебиваю ее: