Воровская яма

На столе появились зеленоватое виски из Норвегии, красная рыба и огромный том полного собрания сочинений Пушкина.

– Это вам, дорогой Александр Александрович, в подарок! – протянул книгу Зелинский. – Здесь весь Пушкин.

– Мне не подарил, только обещал, – делая недовольный вид, бросил Карелин.

– Зато обещал другое, – решительно возразил Зелинский и протянул руку жене Кольцова, а затем поздоровался с Василием Васильевичем.

Оба только слышали друг о друге, поэтому близко знакомились впервые.

Карелин исподлобья посмотрел на Василия Васильевича, наскоро поздоровался и, кратко осведомившись о том, как идут дела в музее, стал устраиваться за столом, чтобы поужинать. Во время этого галантного представления у Умки начало портиться настроение. Он стал переворачиваться, кружиться и никак не мог занять место, откуда удобнее было следить за всей компанией. Щенок чувствовал, что от Зелинского опять пахнет кошками. К тому же он вспомнил, как толстяк бросался камнями в любимца ДТС, местного кота Шипу, который однажды приударил за одной из кошек Зелинского. Камень попал Шипе в глаз, и все боялись, что кот станет одноглазым. Все обошлось, но Зелинского за такое рукоприкладство все до одного поселенцы Дома творчества невзлюбили.

Между тем появившаяся на столе бутылка норвежского виски встречена была с большим энтузиазмом. Ее покрутили, понюхали, разлили и с жадностью выпили. Эффект был отрицательный.

– Слащавый напиток, – извиняясь, заметил Василий Васильевич.

Зелинский неодобрительно фыркнул, но, не сказав ни слова, принялся за шашлык. Некоторое время все с удовольствием ели, пока Зелинский, обтерев салфеткой толстые губы, не заговорил громко и авторитетно, словно с кафедры университета.

– Ну так что? Что скажете? – начал он неопределенно, но настойчиво. Неожиданно в его ногах оказался Умка и, схватив уроненный ломтик мяса, понес его из беседки к себе в кусты. Зелинский обрадовался щенку, как благодетель, имеющий непосредственное отношение к его спасению и, повернувшись к Карелину, предложил:

– А ты бы, Влас Иванович, взял к себе на дачу другого щенка. Там в вольере есть для тебя еще один красавец.

– Красавица, – вмешался до сих пор молчавший Кольцов.

– Не понял? – переспросил Зелинский.

– Щенок, который остался в вольере, – женская особь, Нелька.

– Ну тем более! Ты же у нас, Влас, покоритель женских сердец, вот тебе и карты в руки.

– Нет, Нельку мне не надо, а вот будку для Умки готов подарить.

Кольцов, приходи и забирай.

Карелин, долгие годы находившийся в завязке, запил шашлык ессентуками, затем, криво улыбнувшись, добавил:

– У меня своих собак видимо-невидимо. Устал дрессировать.

Зелинский весело засмеялся и, похлопав Карелина по плечу, воскликнул:

– Посмотрите на него, инструктор собаководства. Брось, у тебя не забалуешь. Однако мы все едим да едим, а о водке ни полслова.

Он плеснул всем норвежской бурды и, уставившись на Кольцова, сказал:

– За вас, Александр Александрович. Вот, – повернулся он к Карелину, – сколько я тебя просил прочитать мою пьесу, ты никак – времени, видишь ли, у него нет, а Александр Александрович мигом проглотил.

– Я не читаю это, потому что не хочу ссориться с тобой, а у Кольцова характер покладистый, он и соврать может. Я прав, Кольцов?

– Не дави на человека! – закричал Зелинский. – У меня два авторитета – ты и Кольцов. Но ты, согласись, – лентяй! Сам не читаешь, а заставляешь свою свиту читать.

– Да, я их заставляю читать. Потому что им нужна школа самообразования, – не смущаясь, ответил Карелин.

– А мой дорогой Александр Александрович, не только читает, но, ко всему прочему, один из лучших знатоков современного литературного процесса.

По всей видимости, наезды Зелинского Карелину надоели, он торопливо погасил сигарету и, набрав в легкие воздуха, разразился тирадой:

– У нас такой процесс, что только Кафки не хватает, чтобы показать превращение наших писателей в литературных насекомых. Все лучшее забыли, все достойное продали и пропили. Вокруг нас абсурд, а делаем вид, что строим будущее. На словах почвенники и патриоты, а позовут на ящик, виляют хвостиками, как провинившиеся щенята. Программы ни у кого нет, замыслов под вихром нет, совести нет, любви и той даже нет. Только деньги в глазах мерещатся, да еще погарцевать хочется друг перед другом в литературном подвале. Тоже мне, небожители! Вон, Умка умнее и правых и левых в сотни раз. Лежит себе под кустом, жует шашлык и, наверное, смеется.

Молчавший до сих пор Василий Васильевич что-то пробурчал, и на лице его появилась недовольная гримаса.

– Что, Васильич, я неправ? – строго спросил Карелин.

– Не совсем. У нас здесь, может, собираются и не самого первого ряда писатели, но и среди них немало ярких личностей.

– Ну да, сейчас скажешь, Кольцов! Знаем, что вы – не разлей вода.

– А хотя бы и так, – уверенно возразил Василий Васильевич. – Александр Александрович виден на телевидении каждую неделю, а характером не портится, нисколько не задается.