Воровская яма

Все ведь просто: понадобится Господу, и литература появится. Тогда не надо будет вилять хвостиками и мечтать попасть на телеэкран. Вас туда попросту позовут. И не только вас. Позовут не «литературных насекомых», а тех, кто готов возрождать русскую цивилизацию, тех, кто верит, что над Россией взойдет духовное солнце.

– Ну, брат, ты даешь! Духовное солнце! – воскликнул Карелин и стал оглядываться, ища союзников. – Целую лекцию прочитал дураку Карелину. Запомни, Васильич, Сервантесу, чтобы стать Дон-Кихотом, нужны были не иконы, а мельницы, а молодому Шолохову, окончившему всего лишь начальную школу, вообще ничего не нужно было, кроме стола и чернил, чтобы гениально написать «Тихий Дон». Современная литература живет по другим законам, Васильич. Где она прорастает, известно только Судьбе.

– Ну, пошло-поехало, – зашумел Зелинский, – великий Карелин еще и предсказателем хочет быть.

Зелинский повернулся к Василию Васильевичу и продолжил:

– Молодец, Вася, мыслишь ты системно, не то что мы, литработники.

И вообще, сказано было дельно. «Духовное солнце» даже Карелина прошибло. Вас, Карелин, как сняли с кормления у советской власти, так вы все встали в позу и переругались, а другие наоборот – объединились, заняли ваше место и процветают.

– Я и при Советской власти процветал, – возразил Карелин.

– Ты-то процветал, – не останавливался Зелинский, – а те, с которыми вы боролись и презирали, учились ненависти, а потом обошли вас и задвинули на обочину за то, что вы их унижали. Они организованы, получают госпремии и ордена, и ничего вы с вашим «союзом обреченных» пока сделать не можете.

– Вот именно, пока! – отрезал Карелин. – Будет и на нашей улице праздник, когда вся эта шушера перегрызется на собственных баррикадах.

Зелинский допил свое виски и тут же налил еще полстакана. Лицо его покраснело, и, развернувшись к Кольцову, он тяжелым взглядом уставился на него.

– Не помню, кто из героев все время повторял: дело надо делать, господа, дело. Так вот, Александр Александрович, что вы скажете по делу? Понравилась ли вам моя пьеса?

Как только Зелинский задал вопрос, Умка навострил уши и перебрался ближе к беседке. Кольцов заметил это перемещение и сразу почувствовал, что кто-то в него вселяется. Зелинский сверлил глазами Кольцова, а тот словно язык проглотил. Хоть ты тресни, не хотелось ему на эту тему говорить. Он и раньше считал: участие во взаимном восхвалении – преступление!

«Если правду сказать не можешь, лучше промолчи, – учил Кольцова отец, – но не будь ботолой». Пауза стала такой нелепой, что Василий Васильевич решил вмешаться.

– Может, я это читал? – спросил он непринужденно, но в ответ раздалось:

– Помолчи, Вася, когда тебя не спрашивают.

Безответность Кольцова начала обижать Зелинского. Лицо у него сделалось пунцовым, как будто под кожей лопнули сосуды.

– Между прочим, пьесу приняли на радио великолепно, главную роль играл Ульянов. Играл гениально! Я получил десятки писем. Все было очень хорошо, – выручал Кольцова Зелинский, намекая, как следует отвечать.

– Вы любите Тютчева? – неожиданно спросил Кольцов.

– Так кто ж его не любит, – воскликнул Зелинский.

– Тютчева и Блока я бы основательно подредактировал, – весело заметил Карелин.

– А с какого бока здесь Тютчев? Я прозаик и драматург, – с недоумением заметил Зелинский.

– Я хочу прочитать вам одно стихотворение, чтобы удобнее перейти к оценке вашей пьесы.

– А, это другое дело, – согласился Зелинский, всматриваясь пьяными глазами в Кольцова.

Между тем стало темнеть. Окна старого корпуса наполнились светом, и дом, словно корабль у причала, расправился, гордясь своей полувековой славой. Со стороны дома на беседку падал свет, и сидевшие за столом люди отбрасывали продолговатые тени на деревья и дорогу. Кольцов негромко стал читать Тютчева:

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?

Ужель навстречу жадным взорам,

К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?

Все гуще мрак, все пуще горе,

Все неминуемей беда —
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись – теперь иль никогда…

Никто из присутствующих не пошевелился. Лишь поскуливание Умки прозвучало вместо оценок. Зелинский откашлялся и, вглядываясь в Кольцова, неожиданно громко спросил:

– К чему прозвучала эта классика?

– В стихотворении есть строка: «Взгляни, чей флаг там гибнет в море». Так вот в Югославии безвозвратно погиб наш российский флаг. И этому в полной мере содействовал герой вашей пьесы.

– Мой герой выполнял указания, – повысил голос Зелинский, – и, прочитав первый вариант моей пьесы, пришел в восторг, сказав, что она на уровне шекспировской драматургии.

Кольцов расправил плечи и, повернувшись к Зелинскому, четко процитировал: