– Вот и говори, что они ничего не понимают. Все понял, еще и руку поцеловал. Нет, Умка наш – настоящий дружок. Ты – дружок? – спросил Меньшиков собаку, и та, подпрыгнув, лизнула его в лицо. Меньшиков растрогался до слез и с умилением до конца скормил Умке котлету, принесенную Машей.
– Ну вот, теперь можем и мы выпить.
Они чокнулись бокалами, выпили и принялись закусывать сыром.
– Когда вы поселились напротив, я попросил своих конфидентов по институту посмотреть в интернете информацию о вас, – продолжил хозяин, подрезая сыру. – Я сейчас редко кого читаю – занят. Но один ваш рассказ о китайской любви прочитал с удовольствием. И вдруг, месяц назад, моя бывшая жена привозит газеты и журналы. В одном из журналов, под редакцией небезызвестного писателя Бабрыкина, я прочитал гнусную статью о вашем творчестве. По всему видно, что вы кому-то сильно перебежали дорогу.
– Я уже забыл об этом, Николай Олегович. Ложь – это болезнь, которая прежде всего разрушает автора.
– Абсолютно правильно. Плюньте. Обо мне что только не писали за всю мою долгую жизнь. Самое маленькое, что я белогвардейская сволочь. А я смеялся и шел дальше. Надо понимать, что в бестиарии сатанизма все средства хороши. О том, как мы, русские, друг друга не ценим и предаем, – легенды сложились. У нас появилась религия самоненависти. Факты ничего не значат, но зато ненависть безоглядная.
И это неслучайно, наши оппоненты – люди чужого верования и взглядов. Они постоянно ищут темы для раскола общественного мнения. Необходимо, чтобы мы постоянно ругалась. Те, кто собачатся, не способны на объединение. Собираются в кланы, идут друг на друга чуть ли не в рукопашную, в газетах печатают одно вранье страшнее другого. Хотят переиродить ирода. Срам! А те, кто на самом деле заказывает эту музыку, смеются и благоденствуют. Хорошо об этом обо всем у Пушкина:
– Обидно, что в этот гнойный рассол окунули и вас. Беда, никак гангрену не вычистим. Восемнадцать модернизаций за всю историю, и ни одну не сумели провести до конца. Рафтинг на краю пропасти. Мой знакомый на даче в подвале картошку и тушенку ящиками держит.
– Конца света боится? – спросил Кольцов.
– Нет, гражданской войны. Мерещится ему, что снова друг на друга пойдут, и уже не с вилами.
– А ведь могут, Николай Олегович, – неожиданно для себя заметил Кольцов. – Не исключено, что до нашей цветной революции еще срок не дошел.
Мне кажется, впереди очень большие испытания. Посмотрите, что на Украине делается, как возрождается халифат. Если так будет продолжаться еще несколько лет, то не исключено, что все разлетится на мелкие кусочки.
А в таких условиях не обойдется без жертвоприношений. Возможно, что ваш знакомый, который делает запасы, совсем не такой глупый человек
– Дело не в его уме, дорогой мой сосед, а в чувстве времени. Еще несколько лет назад это было вполне возможно, а теперь нет. Время изменилось.
– Это как, по Божьему велению?
– Да, представьте себе, поняли, что есть Господь. Перед революцией не верили и все потеряли. А сейчас поверили и спасутся.
Поняли, что Господь печется о России. Начали вести себя по-другому, вектор сопротивления изменился: вместо стихийного стал отчетливым, возникают очаги сопротивления. Но и власть не дремлет, смотрите, скольких ворюг она посадила. Подождите еще пару лет, и родится большой интеграционный проект, который даст мотивацию развития на долгие годы. Сейчас дело за повседневной практикой. Нет-нет, я оптимист. Пожара не будет – счастье есть отсутствие несчастья. «Будем, во-первых, и прежде всего, добры, потом честны, а потом не будем никогда забывать друг о друге», – эти слова Достоевского я никогда не забываю.
Меньшиков взял бокал и через стол потянулся к Кольцову.
– За вас, дорогой мой Александр Александрович, будем дружить, и помогать друг другу. Мне иногда так одиноко, что даже хочется умереть. Грех, конечно, но что поделаешь. Теперь появились вы, и мне отрадно. Заходите, всегда буду рад.
Разговор неожиданно прервала Маша, принесшая книгу об Александре Третьем.