Воровская яма

– Вот истинно русский царь. При нем тринадцать лет в Европе о войне никто и думать не мог посметь. Однако из первого, кого после революции снесли с пьедестала, так это его. Поживи Александр Третий дольше, не выжили бы ни эсеры, не прижились бы и большевики. Ведь надо, русский человек Бухарин до чего договорился: «Мы экспериментируем над живым, все еще живым народным организмом, как первокурсник-медик “работает” над трупом бродяги, доставшимся ему в анатомическом театре…» Ведь полюбившаяся Ленину кухарка, узнай такое, ни управлять, ни жить в таком государстве не захотела бы. Бунин в «Окаянных днях» ругал народ. Вспомните это: «Злой народ! Участвовать в общественной жизни, в управлении государством – не могут, не хотят за всю историю. Будь проклят день моего рождения в этой стране!» Но ведь рядом у него было и такое: «Если бы я эту икону, эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто?» Это ведь не русофобия – крик души! А у Бухарина каждое слово – ненависть: «Народ безмолвствует и будет молчать, ибо он, голубчик, не тело Христово, а стадо, состоящее из скотов и зверей. На Россию мне наплевать, слышите вы это – наплевать, ибо я большевик!»

– Это что, цитаты из новой книги о Бунине? – спросил Кольцов, удивленный такой памятью Меньшикова. Тот кивнул и продолжил:

– Господи, где бы сейчас была Россия, если бы не эти две войны и наши эксперименты.

– Без последнего эксперимента, – вклинился Кольцов, – мы бы не сумели победить в войне, дорогой Николай Олегович. – Слава Богу, что на месте Троцких и Бухариных оказался Сталин, который не только тост за русский народ поднимал и возобновил патриаршество, но и сверхдержаву построил, которую мы до сих пор доесть не можем.

– Причем тут Сталин? – воскликнул Меньшиков. Несмотря на запальчивость старика, Кольцов тут же ответил:

– При том, что при всех вариантах развития, просчитанных экономистами, только сталинский проект мог противостоять грядущей войне.

– Голубчик мой, при той России, от которой отреклись, – ни Ги тл ера, ни Сталина, ни войны не было бы! Нас насчитывалось бы по меньшей мере 500 миллионов. Кто на такую махину посмел бы напасть? Поэтому заранее упреждали наш взлет войнами. А сейчас: Ирак бьют, Ливию уничтожили, Сирия в огне… А что дальше? Кто следующий? Конечно, мы сопротивляемся этому разбою. Россия опять становится силой! И потом, мы легкие мира, у нас связь с Господом, мы обязаны спасти мир.

– Ох, вашими бы устами… – вздохнул Кольцов и нехотя бросил:

– Мне кажется, не дадут они нам покоя, придется заготовлять продукты.

– Нет, войны не будет! Пока Россия стоит – у всех есть шанс выжить.

Так что, мой дорогой Александр Александрович, я ничуть не сомневаюсь в достойном будущем нашего народа, потому что даже в этом достаточно униженном положении у нас есть мистическое «не дождетесь», напрочь отсутствующее у дисциплинированных европейцев и самонадеянных америкосов.

Во время этого долгого слегка актерского спича Кольцов то и дело поглядывал на Умку, который буквально замер на монологе Меньшикова. Казалось, он все понимает и даже разделяет мнение своего нового знакомого. В какой-то момент Меньшиков замолчал, и тотчас Умка подошел к нему и положил голову ему на колени.

– Ты посмотри, – почти шепотом заговорил Меньшиков, – он меня успокаивает. Дескать, хватит о политике, не надо так волноваться. Вот так собака! Невероятно вам повезло, Александр Александрович, рядом не только друг, а мудрец. Сколько ему?

– В июле будет год.

– Феномен! Не исключено в него какой-то умный человек реинкорнировался, иначе откуда такая мудрость. Однако надо и честь знать. Разговоры разговорами, а гостей кормить надо.

Меньшиков встал и пошел на кухню, чтобы распорядиться об обеде.

Вернувшись, громко сообщил, что все готово. Но в это время у Кольцова зазвонил мобильный. Жена сообщила, что привезли новую входную дверь и надо срочно ее ставить. Кольцов торопливо начал прощаться.

Меньшиков, узнав о причине ухода, развел руками, и огорченно заметил:

– Перефразируя Гамлета, можно сказать, что решимость наша тает не от умственного, а от бытового тупика.

Они пожали друг другу руки и пошли на выход. Однако Умка уходить не захотел. Он бесцеремонно пошел внутрь дома и неожиданно для всех стал лаять.

– Смотри, понравилось. Сердится, что приходится уходить.

А Умка лаял на догоравшую церковную свечку, которая стала сильно слезиться и коптить.

– Вот это умница, предупреждает, что ее пора заменить. Ладно, будь по-твоему.

Хозяин дома загасил остаток свечи и повел за ошейник, сразу успокоившегося Умку на выход. На крыльце Меньшиков присел, обнял прижавшуюся к нему от счастья собаку и поцеловал ее.

– Совсем не думал, что напротив моего дома неожиданно поселятся двое таких замечательных друзей. Спаси, Господи, – были последние его слова. Кольцов, приоткрывая калитку, повернулся и на прощание помахал Меньшикову рукой. Тот поднял сжатые в кулаки руки и долго так стоял, пока гости не скрылись.

* * *