Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль

В болоте помню, на северной командировке, топили паскуду одного, в назидание другим, наказание было такое за предательство. Его шпана спрашивает: «Что тебе, мрази, не хватало? Ты ведь был обласкан судьбой воровскою со всех сторон. Зачем к мусорам подался?» А он отвечает, да еще и улыбаясь: «Остроты не хватало, разнообразия хотелось». Этот пример мне на всю жизнь запомнился. Я был тогда молод еще и не все мог понимать в поступках человека: отчего, зачем и почему? Благо были те, кто объяснял.

А раз так, значит он будет ждать, когда я сделаю первый шаг и не будет этому препятствовать. Более того, он сделает все для того, чтобы я мог благополучно добраться до Парижа и пришел туда, куда нам обоим было нужно, только разные у нас были цели.

Да-а-а, видать хапнули мы у него куш не малый. А раз он не смог открыться легавым, что именно было в сейфе, значит оно было у властей под запретом. А тут уже ему самому корежился бы срок, возможно и поболее, чем нам в случае если бы мы спалились[109]. Вот попал чертила, подумалось мне. Фрайерская жадность сгубила гниду [110], а теперь ему некуда деваться, он пойдет до конца.

Так прошла первая ночь в этом «Лесном угодье». Так переводилось с французского название местности. В России бытует поговорка: «Кто в женской зоне сидел, тот в цирке не смеется». Я бы ее немного перефразировал. «Кто в дурдомах бывал, тот редко вообще где-либо смеется». Если, конечно, остался в здравом уме.

Парижская больница

Я не ошибся, это была обыкновенная психиатрическая больница. Площадь огромная. Разного профиля корпуса невозможно было даже сосчитать. Я видел больных на костылях, руки и ноги в гипсе, в инвалидных колясках, с перевязанными головами и прочее. Правда, где-то совсем рядом был слышен шум колес состава, который ничего хорошего не сулил. Местные электрички передвигаются почти бесшумно. Значит, это были поезда дальнего следования. Из чего следовало, что мы от Парижа не так уж и близко.

С головой у меня вроде все худо-бедно нормализовалась, правда повязку не спешили снимать, лишь меняли каждый день, а вот нога могла создать реальные проблемы, пожелай я бежать. Хотя добраться до кузины Манула, я считал, не составит особого труда, а там была и ксива, и деньги, но я пока еще не решался на побег, тем более зная, с какими проблемами он будет сопряжён.

Я всегда прислушивался к внутреннему голосу, а он не включался, я его не слышал. Так бывает, это как раз таки происходит во время побегов, до мозгов еще не дошла команда действовать, а ты уже перемахнул через ограду, канаву, пролетел по огородам или где-то там еще. А здесь ничего этого не было. Мозг был спокоен. Ноль эмоций. Оставалось только ждать. А ведь на карту была поставлена, ни много, ни мало — моя жизнь.

Я бродил по территории больницы, даже нашел выход, который служил и входом на территорию и решил несколько дней спустя выйти и промацать на вшивость хвост[111]. И что же, вышел, но все было тихо как в раю. А то что хвост был, не было даже и капли сомнений. Отойдя на незначительное расстояние от входа, я сел на какой-то бордюр и стал заниматься своим «любимым делом», рисовать. Прозанимавшись где-то около часа, я пробил боковым зрением почти всю окрестность, но ничего, что бы внушало мне уверенность в побеге не нашел. Заезжали и выезжали неотложки, машины шныряли по улице, примыкающей к медицинскому комплексу, пешеходы направлялись по своим делам. Никому ни до кого не было никакого дела. Было холодно, поэтому больным выдавали серого цвета костюм, с начесом, похожий на спортивный, и халат почти такого же цвета. Так что я был заметен со всех сторон, но реакции извне не было. Пришлось возвращаться восвояси. Но все равно из этой своей вылазки я сделал очень полезный вывод. Чуть позже читатель поймет, какой.

Среди тиши одиночной камеры можно, хоть и с горечью, вспомнить прошлое, спокойно оценить настоящее и не торопясь обдумать будущее. Но как это сделать в больничной палате, забитой придурками? Это была сложно, но все же возможно. Представьте себе человека, который живет среди группы людей, но ни с кем не разговаривает, углубленный в свое занятие рисованием, что-то бормоча себе под нос и абсолютно не обращая внимания на все, что его окружает. Этим человеком был я, точнее, играл его. В первые ночи пребывания здесь я избрал именно такую тактику, ей и следовал до конца. Целыми днями я рисовал, используя для этого любой клочок бумаги, который мне попадался под руки. Видя такое рвение к прекрасному, одна из медсестер принесла мне большущий альбом и коробочку цветных карандашей. Я радовался, как ребенок.