И сделать это мне удалось. Более того, я так увлекся этой задачей, что в конце концов стал редактором отдела криминальных новостей еженедельника «Молодежь Дагестана», членом Союза журналистов России, а позже и членом Союза писателей России. Параллельно доказав этому быдлу при регалиях, больших должностях и погонах, что был в свое время одним из лучших карманных воров России, отсидев при этом около 27 лет, а теперь стал лучшим там, где они за всю свою жизнь не смогли сделать и сотой части того, что сделал я. Но это было много позже того времени, о котором я пишу.
Чтобы нормально пообщаться с Манулом мне необходимо было вылететь в Москву. Плюс ко всему в одном из столичных банков у меня был открыт счет, куда Серега перечислил мне определенную сумму, которую я запросил. Так продолжалось и в дальнейшем много лет. По-моему, это было после разговора с Михоилем, я прилетел в златоглавую, отправился на заранее снятую на подставное имя хазу и звякнул Сереге. Корефан был на связи и сразу огорошил меня. Как будто хотел разом скинуть груз с плеч.
Оказалось, что Марина спешно уехала в Штаты из-за того, что был риск потерять ребенка. Как я узнал уже много позже, дело обстояло еще хуже. Ей предстояло либо ребенка потерять, но остаться в живых, либо родить, но самой отдать Богу душу. А такие роды, с операцией и дальнейшим долгосрочным лечением делали тогда только в США, в какой-то крутой нью-йоркской частной клинике и за большие деньги. Это был удар ниже пояса, но когда я окончательно пришел в себя и прикинул, что к чему, понял, что удар не смертельный. Я сразу записал телефон Марининой дочери, потому что линия часто барахлила, и мы еще долго могли не выйти на связь.
Была и хорошая новость. Нашего терпилу убили албанцы. Он кого-то из них подставил, того посадили, а ему перерезали горло прямо в парижском метро, чтобы другим не повадно было. Эдик, как узнал об этой новости, сразу позвонил Манулу из Штатов и обещал скоро приехать. Серега попросил его перед отьездом позвонить дочери Марины и спросить, что там и как. Так что оставалось ждать известий от Эдика. Я, конечно же, следом позвонил брату Марины, Хуану, но он сказал мне то же самое, что и Манул, но об Эдике он, естественно, ничего не знал. Я решил остаться в Москве до тех пор, пока не выясню, что к чему с Мариной, а потом уже буду действовать по обстоятельствам.
Прошла ровно неделя с того момента, когда я разговаривал с Манулом. Дальше ждать я уже не мог, было невтерпеж и я сам позвонил в Нью-Йорк Софии, дочери Марины. Никогда до этого я с ней не разговаривал и, естественно, кроме как на фото, не видел. Она также меня не видела, кроме как на фото, но по рассказу матери была в восторге, ну и там что-то еще в этом роде. Уж если кто и должен был «огорошить» меня хорошей новостью, так это дочь моей любимой женщины.
Первое, что я услышал от Софии и сразу успокоился: «Все у мамы, слава Богу, нормализовалось». Голос у этой малышки был мягкий и добрый, как у мамы. «Роды были очень и очень сложные, — продолжала она. — Врачи молодцы. Постарались на все сто. Родила дочь. Назвали Ракель. Сейчас оба находятся в клинике и пробудут там еще пару месяцев, пока не окрепнут. Не волнуйтесь, с деньгами у нас все в порядке». Это были основные вопросы, на которые она мне дала четкий и ясный ответ. И еще, как бы между прочим, она сказала: «Мама вас очень и очень сильно любит».
Высшее счастье жизни — это уверенность в том, что вас любят, любят ради вас самих, вернее сказать, любят вопреки вам; вот этой уверенностью и обладает слепой.
После этой, самой важной для меня информации, мы еще немного поговорили, кое, о чем договорились, на том и расстались.
Я успокоился, вернулся в Махачкалу и закрутилась-завертелась жизнь старого босяка, но уже на поприще эпистолярного творчества, так что ничего особо интересного для моего читателя в ней не было. Обычные будни. В нашей жизни существуют определенные вещи, которые трудно планировать. А чрезмерная уверенность, говорят, ведет к несчастью, поскольку делает нас беспечными. Через полтора года я выехал в Испанию. И на то были две веские причины. Марина с Ракель приезжали в родные пенаты, плюс ко всему необходимо было продлить выездной паспорт. Дело в том, что в то время паспорт французы выдавали гражданам лишь для выезда за границу и всего на два года. Что же касалось пластиковой карты, то она давалась на десять лет. Чтобы не париться, я оставил оба документа Хуану с тем, чтобы он продлевал ксивы в тот период, когда понадобиться, а я ему буду звонить и напоминать. С копейкой было все ровно, так что и за нее тоже беспокоиться не приходилось.