Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль

Наш вагон перевернулся несколько раз и потянул за собой тот, в котором ехал конвой, но он перевернулся один раз. Остальные несколько вагонов сошли с рельсов, но не перевернулись. Забегая вперед, скажу, что арестантов погибло 17 человек, конвойных же отправилось в мир иной трое. Жертв можно было избежать в разы, если бы вовремя оказали помощь. Но нас даже не килешовали[207]. Менты ожидали следующий состав, который подали где-то часа через три. Живых вытаскивали и бросали в тамбур поданного вагонзака, дальше шли в ход дубинки и пинки ногами, которые загоняли нас в купе, а мертвых оставили на месте в вагоне. В себя мы смогли прийти где-то ночью, часа через четыре, когда конвой начал раздавать кипяток.

Глава III

Не буду описывать дальнейший маршрут этого богом проклятого этапа и конечный пункт назначения. Скажу лишь, что в этом лагере, о котором уже успел упомянуть выше, я оказался вместе Яшкой «Жидом» — босяком, с которым судьба нас свела в том самом опрокинутом Столыпине в одном купе.

В этой связи хотелось бы подчеркнуть некоторые характерные особенности арестантов той или иной национальности (хотя говорить о чьей — либо национальности у нас не принято), которые волею злого рока оказываются в местах лишения свободы. В первую очередь я имею в виду евреев. В силу разного рода причин евреев в местах лишения свободы очень и очень мало, а евреев — бродяг и того меньше, раз два и обчелся. Яшка был именно из таких. Бродяга по-жизни, карманник по «профессии», да еще и родом из Баку. Нетрудно догадаться, что закорефанились[208] мы с ним еще в Столыпине.

Это был молодой человек лет тридцати-тридцати двух, чуть выше среднего роста, широкоплечий и хорошо сложенный. В чертах его лица отражалась сильная воля и не преклонный характер. Его черные выразительные глаза были окружены темной тенью, вследствие усиленных занятий, житейских невзгод и чего — то еще, о чем я узнал чуть позже. Взгляд его был тверд и спокоен. Видно было невооруженным взглядом, что он утратил, то тревожное выражение, которое составляет одну из прелестей юности.

Как было бы хорошо, если бы все события завершались тем, что нити сходились бы воедино. Но такое случается редко. Люди существуют, живут и умирают лишь в назначенное им время. То же можно сказать и о главных действующих лицах этого повествования. Но не буду опережать события, да и мусолить каждое предложение тоже не стану. Только самое главное. И так, мы с Яшкой в зоне, о которой я описал выше.

Как правило, арестанты с нашими понятиями, тем более, в нашем возрасте, ни на чем особо не заморачиваются. Живут полной лагерной жизнью всячески нарушая режим содержания: играют в карты, устраивают босяцкие разборки, сидят в карцерах и БУРах бьют при первой же возможности активистов. Яша, почему-то, в последнее время охладел к этим «лагерным забавам». Хотя я, да и не только я, знали его как босяка оторви и выбрось. Никто не мог понять, что с ним происходит.

В местах лишения свободы, как правило, «басота под шкуру не лезет»[209]. Не хочешь говорить, не говори, посчитаешь нужным скажешь, не посчитаешь, дело твое. Этот негласный закон действует даже между корешами. Поэтому я ничего не знал, ну и не спрашивал Яшу ни о чем, естественно. Но, как обычно и бывает, все выяснилось само собой, правда действительность была и врагу не пожелаешь.

Изредка, раз-другой в месяц, на биржу (промышленная зона) выходили «повязочники»[210]. Их всегда было не меньше десяти человек. Это был по ходу плановый обход лагерных козлов, который заканчивался, как правило, пьянкой. Затем они искали на «жопу приключения». Как правило, применяя рукоприкладство в отношении «некрасовских мужиков»[211]. Это им всегда сходило с рук, менты закрывали глаза на эти, с их точки зрения, мелочи. Но не в этот раз.

Наша «курочка»[212] собралась на невысоком настиле, в фибролитовом цеху, «шпилили в рамс»[213], чуть поодаль, «увязчики»[214], отдыхали лежа на штабеле из фибролитовых плит, работяги заливали эти самые плиты клеем, конвейер вместе с формами издавал такой шум, что порой по неволе приходилось вздрагивать. Особенно, когда с азартом «вытягивали стиру[215]». В общем, время, для всех нас протекало, как обычно.

Как открылась небольшая калитка в цех и в нее вошли эти легавые твари, мы естественно не слышали, а те, кто сидел к входу спиной и не видели. Но даже если бы и увидели никто бы и глазом не повел. Как играли, так и продолжали играть. Это мразье в своих козьих рейдах старалось не сталкиваться с такими, как мы. Ну и мы в свою очередь, если не касалось общего или беспредела, старались их не замечать.