Восход

— Ты ужасно расстроилась, — продолжила она, — и тогда я спрятала горшок и отвлекла тебя другой игрушкой. На следующий день я вернула его тебе, но ты снова разозлилась, пытаясь вытащить камни наружу. И снова мне пришлось убрать злосчастный горшок. Я надеялась, что ты в конце концов позабудешь о камнях и станешь играть с ним, как прежде.

Но этого не случилось. Каждый раз, как я вручала тебе горшок, ты проверяла, на месте ли камни, и снова злилась. В конце концов я отдала этот горшок другому ребенку. Ничего, кроме разочарования и горя, он тебе не приносил.

Лана замолчала.

— Тиа, ты хоть понимаешь, зачем я так подробно рассказываю тебе эту историю?

Тиа призадумалась. Пальцы на ее ногах начало приятно покалывать теплом.

— Это как-то связано с моим упрямством? — Предположила она. Тепло продолжило подниматься вверх по ногам.

— Можно понять это и так. Я считаю, что раз ты нашла изъян в горшке, не стоит дальше с ним играть. Он становится только источником разочарования, поскольку уже никогда не может стать таким, каким бы ты хотела его видеть. Каждый человек должен уметь принимать свое прошлое и то, что в нем случилось. Без сожаления и горечи. Иначе просто не остается смысла жить дальше. Я хочу, чтобы ты вспомнила об этом завтра.

— Но зачем? Что должно случиться завтра? — недоумевала Тиа. Тепло поднялось к ее рукам, затылку и глазам. Веки отяжелели, ее стало клонить в сон. Вздрогнув, она поняла, что выпила не совсем простой рисовый отвар. Вот почему он был таким сладким, — подумала она, уже совсем сонная, чтобы расстраиваться.

Лана улыбнулась и легонько сжала ее руку.

— Я отведу тебя в спальню. Сегодня больше ничего не случится.

Одна мысль не шла у нее из головы. Покорно следуя за тетей в спальню, она с трудом спросила:

— Вы увидитесь с Доланом сегодня?

Лана кивнула.

— Думаю, да. Он уже несколько раз заходил навестить тебя.

— Ты можешь извиниться за меня? Я, наверное, не успела.

Лана улыбнулась.

— Не волнуйся на его счет. Долан любит тебя и не понимает, в чем заключается его роль. Он так переживал…

Она резко замолчала.

Опять какие-то полунамеки. Когда у Тиа будут силы, она потребует объяснений. Но сейчас все, на что она была способна, — залезть назад в постель. Она оказалась еще теплой.

Глава двадцать четвертая Питер

Утром папа сказал, что мама спит, но на самом деле она находилась в забытье. Когда Питер спросил, не хочет ли она есть, мама заерзала и пробормотала что-то. Она с трудом произносила какие-то неразборчивые звуки, которые, вероятно, во сне казались ей словами.

Папа испек блинов. Обычно они завтракали холодными хлопьями и свежим хлебом из хлебопечки. Питер подумал, не пытается ли папа таким способом выманить маму из постели или взбодрить его самого. А может быть, ему просто хотелось чем-нибудь занять руки: он сделал в четыре раза больше, чем они вообще могли съесть.

Питер чувствовал себя не в своей тарелке, потому что все судорожно пытались вести себя, как обычно. Джонас с ожесточением поглощал блины, не проронив ни звука. Питер смотрел, как движутся папины челюсти, пережевывая завтрак. Почему они не могут просто сесть и спокойно поговорить об этом? Давайте называть вещи своими именами: мама сейчас не в лучшей форме. Как нам пережить это? Но он не мог ничего сказать: горло сдавило, в нем стоял огромный комок. Поэтому он только одарил аплодисментами Джонаса, который в один присест уплел шестнадцать блинов.

— Я помою посуду, — предложил он, когда Джонас надел ботинки.

— Спасибо, Пит. — Папа положил руку ему на голову. — Если ты расчистишь от варенья местечко за столом, я бы смог здесь поработать.

Вот этого Питеру совсем не хотелось.

— Пал, это совсем не обязательно. Разве тебе не нужен компьютер для работы?

Доктор Солемн заколебался, на его скулах заиграли желваки.

— Тебе не тяжело здесь будет одному?

— Все в порядке, — ответил Питер. На самом деле у него тоже начала болеть голова.

— К тому же вы будете всего в пятнадцати метрах от палатки.

— Мне нужно будет отъехать и снять кое-какие показания с приборов. Если хочешь, Джонас может остаться…

— Пап, со мной все нормально. И что здесь будет делать Джонас? Я сделаю сэндвичей на обед, и вы можете отправляться в путь.

Питер почувствовал облегчение, когда папа наконец сдался и вышел из палатки. Головная боль усиливалась, к тому же ему хотелось разыскать проклятую красную тетрадку.

Он откинул занавесь у родительской кровати и понял, что мама в самом деле уснула. Питер положил ладонь на ее лоб тем же жестом, как делала она сама.

— Мам, — тихо позвал он. Но она блуждала где-то в ином мире.

Питер огляделся. Красной тетрадки не было видно ни на постели, ни на полках. Он выдвинул ящики у основания кровати и быстро в них порылся: в двух не оказалось ничего, кроме одежды, а в третьем лежали старые мамины каталоги и журналы — она говорила, что только с их помощью может уснуть. Все остальное чтение казалось ей слишком увлекательным и так затягивало, что она, наоборот, могла бодрствовать всю ночь.