Но это только снег; он, окончательно прикрыв наготу гор, поглотил блеск молний вопреки всем законам оптики и осветил сетчатку глаз невольных участников этих практических занятий по физике лишь несколькими последними частицами-фотонами.
В лагере 4 мелькнул электрический свет. И еще раз — видно, кто-то перешел, вернее, переполз из палатки в палатку. Йожо, Мило и шерпы, возвратившись с высоты двадцати трех метров ниже прежнего лагеря 5 — стало быть, с высоты около 7830 метров, — залезли в спальные мешки. На этой высоте под лагерем 5 они выкопали площадку для палатки, вплотную к полосе черных скал, выше которых были уже только фирновый склон, гребень да две старые знакомые башни. Под черной, восточной, в 1973 году стояли палатки пятого лагеря. На площадке они уложили два кислородных баллона, свернутую палатку и очередные мотки белых веревок. Достроить лагерь предстоит Михалу Оролину, Милану Кришшаку и Карлу Шуберту, которые проводят эту бледную ночь в пещере лагеря 3.
Когда вышла из печати «Заря» — как альпинисты называли книгу о первой чехословацкой экспедиции на Макалу, — они говорили, что книга чересчур олитературена и опоэтизирована, мало в ней найдешь страшной, изнурительной работы восходителей во льдах и скалах Макалу. Я отвечал, что никто не запрещает им самим написать об этом книгу. Но я, знавший Макалу главным образом по грязи и свалке базового лагеря и по нескольким подъемам на высоту, едва превышающую 6000 метров, могу написать только то, что чувствую сам, и, естественно, не могу писать того, что чувствуют и переживают другие. И все-таки мое положение лучше, чем Джеймса Рамсея Уллманна, который написал прекрасную, ныне уже одну из классических книг об альпинизме «Американцы на Эвересте», сидя с тромбофлебитом возле рации в отеле Катманду. И я не могу присваивать себе исключительного права считать все, связанное с Макалу и с экспедицией, все, что я вижу и о чем пишу, объективной картиной тех огромных усилий, которых стоили первая и вторая экспедиции на самую высокую в чехословацком альпинизме вершину. И когда я каждый вечер укладываюсь спать, мозг мой впадает в то блаженное физиологическое состояние, название которому «сон», по-гречески
Ибо подняться на вершину Макалу, кажется, почти нам не под силу. Но что, в сущности, важно в жизни? Всегда надо ставить себе цели выше, чем те, с которыми можно справиться, — таков закон адаптации и роста, и человек все больше и больше становится человеком.
За свою жизнь я прочитал множество книг об альпинизме. Луи Тренкер, Фриц Каспарек, Пауль Бауэр, Ханс Пфанн, Юлиус Куги, Джон Хант, Гастон Ребюффа, Крис Боннингтон. Старейшие из этих имен уже забыты, а такие понятия, как единоборство с горой, покорение вершины, красота камней и простеньких горных цветочков, ради которых Куги прошел все Альпы, дружба, товарищество, содружество в самой своей человечнейшей сути, получают новое содержание и смысл. И все-таки то, что было настоящим в этих понятиях, переживает время, поколения, вульгаризацию не только альпинистского спорта — стремительное скалолазание, но и рекордные восхождения с употреблением (или злоупотреблением) самой современной техники. Иначе альпинизм — спорт, а может быть, и жизнь — не будет иметь другого смысла, кроме чистого развлечения, острых ощущений и иллюзий самоутверждения да еще чувства славы, о котором до сих пор мало кто знает, до чего оно предательское.
25 апреля — первый высокогорный метеорологический день. День, когда штурмуют непосредственно вершину. Белая гора Макалу кажется ниже и меньше, ибо над ней сияет голубое время.
В 15.00 Михал с Миланом сидят у палатки лагеря 4 на высоте 7300 метров, сидят в, одних рубашках, греются на солнце и любуются величавыми пиками Гималаев.
Вечером 25 апреля в шерпской кухне идет обсуждение на тему: «Кому забить одну из коз Норбу Ламы, предназначенных для еды». Каждый хочет жевать свежее мясо, пусть жесткое, — на высоте пяти тысяч метров трудно приготовлять пищу, как внизу. Все хотят есть, но никто не хочет резать. Дискуссией о том, кому резать козу, руководит, как всегда, сирдар Анг Темба; он подкрепляется спиртом и под влиянием его фармакологического действия вводит в беседу элементы буддистского богословия, собственную житейскую мудрость и свои удивительные опыты по технологии перевоплощения.