Восхождение на Макалу

В конце концов носильщики пошли дальше. После первых шагов по тропе вдоль реки Барун они забыли все треволнения от раздраженных переговоров, ход которых был столь же прихотлив, как бег волн Барун Кхолы. Когда на следующий день мы расплачивались с ними, они с непонятной гордостью отвергли повышение платы на две рупии и — вдруг решили вернуться обратно. И ничто не смогло заставить «оруженосцев» изменить такое решение.

Это были удивительные люди, джентльмены в душе. Бедняки с повадками принцев крови, они отличались загадочной эксцентричностью. Учтивость и бескомпромиссность, с которой они вели переговоры с сирдаром и сопровождающим нас офицером (нас они даже не удостаивали взглядом), вызывали у нас злость, зависть и, главное, ощущение собственного бессилия.

Забастовка «оруженосцев» отняла у нас целый, очень ценный день. В тот же день вечером шерпы привели в лагерь отца с сыном. Связав отца веревкой и привязав к бревну, они начали допрашивать его с пристрастием. Несчастный не сопротивлялся и даже не стонал, молча и почти равнодушно принимал побои. Только глаза выражали злость и гордость одновременно. Нам было жаль беднягу, но наши призывы к гуманности вызвали резкий отпор. Этот человек посягнул на банку компота, соблазнившую его нарисованными оранжевыми абрикосами. Банка вывалилась из картонной коробки, которую он нес. Стойкое изделие бумажной фабрики в Брно не выдержало долгого пути, ударов о камни и сырости тающего снега.

Когда закончилась расправа, во время которой пошли в ход веревки, дубинки и тяжелые кулаки, бедняга получил причитающиеся ему деньги и вместе с сыном и несколькими товарищами, отказавшимися идти дальше, отправился обратно через Барунский перевал. Мы потеряли банку абрикосового компота и еще десять носильщиков.

В последние дни уже случались аварии с коробками. Их содержимое — конфеты, карамель, сгущенное молоко и печенье — предполагалось использовать в качестве дополнения к пайкам. Но альпинисты, оказавшиеся в момент «аварии» поблизости, были такими же людьми, как и уволенный носильщик. Единственная разница заключается в том, что пытки — привилегия средневековья, а этот период, как известно, закончился в Европе после открытия Америки.

Экспедиция движется вверх сквозь туман и снег. Рано утром Норбу Лама и шерпы отрывают носильщиков от тлеющих кострищ, выгоняют из шалашей, сложенных из еловых веток. Хмурый мартовский пейзаж. Караван идет мимо еловых лесочков и пастушеских хижин с вылинявшими флажками, на которых написано «Ом мани». Пейзаж вызывает ощущение печали и одиночества. Горы скрыты облаками. Стволы лиственных деревьев у их подножий изломаны лавинами, сошедшими с заоблачных высот. Отвесные каменные стены теряются во мгле и тоскливом безмолвии.

Шерпы тоже охвачены тоской, поэтому они разжигают жертвенные огни и возносят молитвы, осторожно брызгая вокруг кристально чистой водой из родника.

Место на верхней опушке леса, где мы разбиваем лагерь, называется Тадо Са. Под ногами торф, смешанный со снегом, по которому текут многочисленные ручейки. Это место было бы похоже на фьорд со спускающимися к нему водопадами, если бы между черными скалами виднелась темно-синяя гладь моря, а не темный еловый лес. Снег смачивает спутанные морщины скал, талая вода уносит трескающийся лед. Утром небо очищается от туч и осколки льда, падающие со скал, преломляют лучи восходящего солнца, образуя радугу. Усеченные конусы елей, темно-зеленые рододендроны и можжевельник, весенний первоцвет у ручья, синие горечавки и синее небо над белыми альпийскими склонами, закрывающими долину с юга.

У всех альпинистов красное воспаленное горло. Этой болезни подвержены только европейцы. Хрип, кашель, размокший снег и болотистая почва, чавкающая под вибрамами, — вот еще один образ Барунской долины.

29 марта первые носильщики достигают места, где будет устроен базовый лагерь, и группа альпинистов ставит первые палатки у подножия Макалу.

Вечерний костер на опушке леса еще пахнет красновато-коричневыми еловыми поленьями и искривленными ветками можжевельника. Дым пахнет далью, откуда мы пришли, и прощанием с лесом. Горит костер, смягчая мысли, затвердевшие за время пути по каменистым тропам, как кожа на ступнях носильщиков, огонь — вечный свет дружбы — объединяет нас своим теплом и красными угольками, притягивая взгляд, как магический магнит и вечный утешитель.

Пока носильщики и шерпы постепенно переносят грузы в базовый лагерь, мы сидим у костра в Тадо Са.

Мы хорошо знаем, что в базовом лагере костер будет большой редкостью.