Восхождение на Макалу

В первый раз за все время экспедиции у меня легко на сердце, потому что впереди три дня отдыха. Три свободных дня без хлопот с шерпами и кухней, без забот о продуктах, рациях и восходителях. Первые и последние три дня в Гималаях, когда для меня будут существовать только красота и возвышенные мысли.

Солнце закатывается за пик VI, озаряя пагоду, построенную из обломков гнейса, и выбеленные до костяной белизны тонкие бамбуковые шесты, на которых развеваются выцветшие флажки. Хижины пастухов пусты; далеко еще то время, когда огонь, люди и ягнята вернут им жизнь. Сейчас из жилищ тянет застарелым запахом животных, заледеневший снег, попавший внутрь сквозь проломленную крышу, устилает утоптанный пол и очаг. Косые лучи заходящего солнца падают на крыши, покрытые грубо отесанными еловыми досками. Замшелые красные доски напоминают тень сероватой тучи, которая поднимается со дна ущелья, согретого вечерним солнцем. По мере того как человек спускается все ниже в долину, окутанную сумерками и теплой мглой, сквозь тучу проступает острый серебристый контур восточного гребня пика VI . Преломляющаяся в пересечениях синевы и солнца воображаемая линия, застилаемая мглой, стремится убежать из долины к вершине, к Вселенной и срывается обратно в безнадежном тяготении к Земле.

На берегах потока несмело зеленеет мох, торф вокруг благоухает пряным духом гималайской весны так же, как весенние торфяники на Шумаве. Если лечь на землю, влажную, теплую землю, робко зеленеющую от прикосновения проточной воды, ноющие суставы и позвоночник успокаиваются. Прекращается боль во всем теле от беспокойных ночей и двадцатикилограммового груза. Рюкзак, от которого стонут плечи и суставы, кажется призрачным перед лицом наступающей весны, хотя груз состоит из вполне осязаемого спального мешка, куска сала, мешочков с рисом, сахаром и чаем, свитера и пуховой куртки.

Долина спускается в край зеленеющих полян. Шумит далекий водопад, летящий вниз с черных скал. Сумерки. Белые облака, опустившиеся на вершины гор, становятся синими и быстро тают, предвещая звездную ночь и солнечное утро.

В черных гигантских скалах и рисунках, созданных морщинами гнейса, шерпы видели таинственные символы. Они говорили о тигре, который стережет красавицу, и о ламе, который живет высоко на черной скале в пещере, откуда вытекает белый водопад. Когда к вечеру мы с Миланом смотрели вверх, лучи заходящего за пик VI солнца преломлялись в водяных брызгах над могучим потоком, вырывающимся из пещеры. Дифракция света в каплях воды образовывала полосы спектра, и мы говорили: «Смотри, радуга над Гималаями».

Когда мы попытались взобраться по скале и наклонной террасе к самой пещере, оказалось, что путь нам преграждают густые заросли кустов, чьи шипы и маленькие колючки впивались в наши ладони; поэтому мы не смогли навестить старого ламу, сумевшего пробить скалу и открыть дорогу водопаду и источникам, откуда, озаренные радужным сиянием, будут пить стада.

Вечером того же дня, приближаясь к лагерю Тадо Са, я увидел на опушке елового леса синюю палатку и дым костра, разложенного под нависающей скалой. Лагерь был пуст, вдалеке шумел водопад, вода плескалась об уступы скал, возле лагерной кухни бежал ручей, прячась в кустах рододендронов, на которых начинали распускаться красные цветы. Раздавшийся за скалой выстрел сопровождало многократное эхо. Показался Анг Ками, следом за ним Милан. Если бы мы описывали Робинзона и Пятницу, нам пришлось бы упомянуть дымок, курящийся из ружейного ствола. Но ружье, которое нес Анг Ками, было лишено романтики. В другой руке стрелок держал большого, отливающего металлическим блеском петуха, голова которого была украшена хохолком, как у павлина.

И вот уже горит костер под скалой, кипит вода в чайнике. Мы сидим на поваленных, положенных вокруг огня стволах деревьев, жар костра превращает биение сердца в тихое мурлыканье, от которого увлажняются глаза. Нас окружают безмолвные контуры теней, клубящаяся в вершинах елей тьма и запах земли, леса и дыма, поднимающегося к звездам.

Это вечер покоя, кислорода и жарких чар огня. Где вы, баллоны с бутаном в оранжевом свете палатки? Да будет покой в сердце, а в легких — воздух, напоенный даже здесь, на высоте почти 4000 метров, влагой, испаряемой торфяниками и звонкими потоками, бегущими по каменистому дну. Пусть ноздри ловят запах дыма, который с незапамятных времен считается святым, потому что, благосклонно встречаемый небесами, он поднимается вверх, прямо к богам гор.

Но в благодать научного лагеря все время врывается мысль о действительности: «Ведь мы сидим здесь не ради романтических минут на лоне прекрасной природы. Ведь гранитная стена Макалу и юго-западное ребро такая же часть природы, как и барунские ели, силуэты которых расплываются в синеве вечера».