Восхождение на Макалу

Базра Гурунг всецело занялся прекрасными носильщицами, которых было так много. Мило Нейманн снова сидел за столом со своей учетной книгой, ругаясь с носильщиками. Гонза Червинка помогал ему в особо изысканных выражениях и не лез за словом в карман. Шерпы и альпинисты собирали личные вещи и палатки. Носильщики выжидали, рассчитывая выбрать более легкий и меньший по размеру тюк, более удобный для носки; они кричали и переругивались почти с удовольствием; женщины, с которыми заигрывал Базра, весело смеялись. Альпинисты нервничали из-за того, что все время оставались лишние тюки, отчего момент окончательного расставания с базовым лагерем отдалялся. Носильщиков не хватало, потому что в деревнях в долине Зари наступало время сева. Норбу Лама был сыном Великого ламы, поэтому он сохранял спокойствие и достоинство, стараясь внести организованность в царившую сумятицу и соорудить при этом носилки для больного Ивана.

«Бара сахиб», что значит «большой господин», или руководитель экспедиции, не проявлял большого желания отдаться во власть четырех носильщиков и неудобной конструкций носилок. Последние представляли две длинные металлические трубки от оранжевой палатки, к ним привязывали больного на полотняной ткани.

Уже через несколько часов четыре человека, которым было поручено нести носилки, выбились из сил. Гораздо больше их устроил такой вариант: Ивана посадили в одну из корзин спиной вперед, и носильщики несли его по очереди. Такой способ причинял неудобства и больному и носильщикам, зато давал возможность быстрее двигаться вперед. Рядом с больным все время шел маленький босой мальчик, он нес рюкзак с кислородным аппаратом, чтобы больной иногда мог подышать кислородом. Этот маленький носильщик твердил, что его зовут Тенцинг Шерпа.

По мере того как мы спускались вниз по долине Баруна, нам навстречу по зеленой траве среди цветущих рододендронов поднималась весна. Воздух в волшебной долине был напоен чуть горьковатым ароматом. Теплый дождь, во время которого светило солнце, приветствовал караван, растянувшийся на несколько километров. Блеяли овцы, мычали маленькие низкорослые коровы, черные лохматые яки издавали особые, гортанные звуки. Белоснежные вершины Гималаев сияли в таком ясно-синем небе, что сердце замирало. И ели, мы снова увидели барунские ели, издающие смолистый аромат! Из лопнувших почек на кончиках ветвей появилась молодая светло-зеленая хвоя. Если пожевать ее, на языке остается кисловато-терпкий вкус. Стада овец, коров и яков, козленок, только что покинувший лоно матери среди цветов рододендрона. Страна весны и жизни, страна цветов и терпкого запаха хвои, можжевельника и торфа на зеленых берегах ручьев. Белоснежное густое кислое молоко и синий дым костра, в котором пылают красноватые еловые дрова.

Вот она, барунская весна, полная новорожденных детенышей и бурных вод. Дикая, прекрасная, горькая весна.

Трудно было узнать Тадо Са, где два месяца назад мы разбивали лагерь. Вокруг зеленая трава, которую щиплют животные, и цветы всех оттенков от красного и фиолетового до оранжевого и желтого. Курчавые ветви елей кажутся мягкими от бледной зелени новой хвои.

На расстоянии дня пути перед нами движется авангард каравана, но часть грузов до сих пор остается на месте базового лагеря. С этой минуты путь экспедиции разделяется на массу тропок и дорог. После многих трудностей и приключений, через много дней все члены экспедиции снова увидятся на шоссе у города Уезд-над-Лесами, а еще через день экспедицию почти по-семейному примут в Праге.

Ночью в последний день мая мы лежим в палатках, поставленных на мягкой траве. Кто-то из альпинистов сорвал большой темно-фиолетовый цветок мака и, обнаружив, что ядовито-желтые тычинки не пахнут, бросил его у костра. Воздух пропитан дымом и запахом травы, сыростью и кислородом, но тем не менее по ночам Иван дышит кислородом из баллона, сделанного во Франции; он вдыхает кислород из далекой Европы, где его умеют изготавливать абсолютно чистым, забывая о запахе цветов.

Пройдя сквозь еловую чащу, где коричневый цвет стволов соединялся с зеленью ветвей, мы перешли по шаткому мосту из бревен и прутьев через Барун Кхолу и углубились в лес, где под высокими деревьями цвела кислица. Дорожка вывела нас на широкую поляну, там стояла пастушеская хижина. Она была полна дыма и голых детей, которые делили свое ложе у костра с новорожденными телятами; вокруг бегали черные полуголые пастухи и сливали молоко в деревянные сосуды.

В этом благословенном месте на зеленой траве паслись яки и козы, белые овцы и пятнистые коровы и еще гибриды всех этих животных. По лужайке бежал светлый ручеек и водопадом бросался в бурную реку, гул ее разносился по всей долине, окруженной высокими белыми горами, и смешивался с блеянием ягнят и мычанием коров. Телята сосали молоко, на вершины гор опускались белые облака. Наши усталые ноги остановились на берегу потока; мы, рассевшись на камнях, пили молоко и наблюдали, как доят яков.