Восьмая муза

Николай Иванович смотрел в окно на скачущих по дереву воробьев, и только они казались ему реальными существами. Все, что происходило здесь, было вне его сознания. Звучал ровный голос Шешковского, он отвечал ему, но это как будто происходило не с ним, Николаем Ивановичем Новиковым, который уверовал, что делает в жизни благо, а с каким-то другим, странным, запуганным, лукавым человечком, пачкающим все святое. И этот человечек, убежденный в своей преступности, божится и виляет, стыдясь тихого и спокойного взгляда другого Новикова, которому незачем страдать от угрызений совести.

Шешковский продолжал спрашивать про герцога Брауншвейгского, про князя Куракина. Он не менял тона и так же ровным голосом, как заведенный, диктовал секретарю возражения, из которых выходило, что ни одного слова правды Новиков не сказал.

Вдруг Шешковский замолчал. Он подошел к окну.

— Ах, благодать какая! Жить бы и радоваться. Но иные губят себя и других.

Шешковский печально склонил голову, прислушался к созревшей в нем мысли.

— Удивляюсь, как это человек себя таким благородным может выказывать? О христианских добродетелях рассуждать? Юношество поучать? Как это согласуется?

Его глаза вспыхнули.

— Книги, отвращающие людей от церкви и христианской веры, кто распространял?

Он словно встряхнулся, сбросив с себя бред предыдущих вопросов. Книги были реальностью.

— Кто сеял плевелы?

Степан Иванович наслаждался. Он подошел к Новикову, нежно склонился над ним.

— Виновен, — с усилием сказал Николай Иванович. — К стопам ее величества повергаю, осмеливаюсь испрашивать милосердия.

— О! — строго выпрямился Шешковский. — Милосердия ее величества надо заслужить! Отчего печатал запрещенные книги, на которые еще граф Безбородко указывал?

— Печатаны книги после запрета не были.

— А вот князь Прозоровский выяснил, что были. Запирательства твои напрасны. И что за подвиг себе выдумал — по ярманкам те вредные книги рассылать? Кто в оном помогал?

— Я уже показывал, что согласился передать книги купцу Кольчугину по необдуманности о важности сего поступка. Злого намерения не имел.

— Ну а побуждение? Побуждение каково?

Николай Иванович взглянул на Шешковского. Тот весь дрожал от нетерпения. Что ж его так ломает?.. Ах, вот что… Ну пусть так и будет…

— Побуждения, — отвечал медленно Новиков, — никакого не было, кроме корыстолюбия.

— Вот! — счастливый, воскликнул Шешковский. — Корыстолюбие!

Он ликовал. Гора свалилась с плеч. Облик злодея был ясен.

— Пиши! — прокричал Степан Иванович толстенькому секретарю. — Пиши, как сказано: «…побуждения никакого не имел, кроме корыстолюбия».

Шешковский порхал по комнате, солнце обливало его радостью.

— Отправьте в каземат! Пусть отдыхает! Два дня пусть отдыхает! И кормите, кормите хорошо!

Николай Иванович поднялся с тяжелым сердцем. Радость Шешковского была оскорбительной.

На следующий день темная, наглухо закрытая карета выехала из Петропавловской крепости. Прокатила с громом через мост, миновала памятник Петру, остановилась у Сената, позади здания, у неприметной двери, ведущей в комнаты тайной экспедиции.

Из кареты вышел жандарм, лениво оглянулся.

— Ну?

Никто не отозвался.

— Прибыли, господин звездочет, — жандарм захихикал.

Ответа не было по-прежнему.

— Черт возьми, господин академик, нет моего больше терпения!

Он сунул голову в карету и стал вытаскивать слабо сопротивлявшегося человека.

Это был Фалалей. Он держал книжку в руках и щурился от яркого света.

— В Берлине обхождение, конечно, иное, у нас попроще, — говорил жандарм, запирая дверцу кареты.

Фалалей, не отвечая, озирался.

— Шагай! — жандарм толкнул его в спину.

Фалалей пошел быстро, чтобы не получить второго тычка. Шешковский встретил его улыбкой.

— Книжки почитываем?

Фалалей глянул хмуро, продолжая машинально перебирать страницы:

— А разве это предосудительно?

— Есть книги, подобные укусу змеи.

— Нет таких книг. Есть книги, с которыми я соглашаюсь или не соглашаюсь.

— Однако ты рассуждаешь? Кто же тебя этому научил?..

— Николай Иванович Новиков — мой учитель.

— Так, так… Яблоко от яблони… А ну-ка брось книгу!

— Это редкая медицинская книга на немецком языке.

— Брось вот сюда… на пол.

— Глупо бросать ни в чем не повинную книгу.

— Брось!

— Кто вы такой?

— А ты не знаешь, где ты?

— Не знаю.

— Как не знаешь! Ты в тайной экспедиции.

— Не знаю, что такое тайная экспедиция. Пожалуй, разбойники захватят человека и в лес заведут, в свой притон, да скажут, что это тайная экспедиция, и допрашивать будут. Им тоже верить?

Шешковский привстал от изумления.

— Государыня приказала бить тебя четвертным поленом, коли не будешь отвечать.

— Не верю, чтобы это приказала государыня, которая написала Наказ комиссии о сочинении нового Уложения.

Шешковский схватил со стола какую-то бумагу и приблизился к Фалалею.

— Вот записка ее величества о том, что ты немецкий шпион.

Фалалей всмотрелся: «допросить как следует» было написано.

— Не знаю руки ее величества. Может быть, заставили написать жену свою я показываете мне руку ее вместо государыниной.

Шешковский пожевал губами, пристально глядя на допрашиваемого.

— Да ты знаешь, кто я?

— И того не знаю.