Восьмая муза

Аккуратно запечатав конверт, он с нежностью погладил его. Карамзин им посаженный росток (ведь начинал тот с Дружеского общества). А как расцвел, какие плоды! Издатель журнала «Вестник Европы», пишет «Историю государства Российского». Николай Иванович невольно вздохнул и встревожился от своего вздоха. Зависть? Нет, завидовать бессмысленно, для него широкая деятельность кончена. Да и долги! Ныне на дворе 1805 год — почти десять лет он не может расплатиться с долгами.

Теперь поле деятельности — Авдотьино, тихое, ясное. Впрочем, бури и здесь бывают. Вчера сын Филиппа Григорий явился из Москвы пьяным. Ходил по деревне в сапогах, надраенных так, что глаза слепило. Красовался Григорий, посмеивался над деревенскими лапотниками, что он каменные мостовые кладет в Москве, а здесь по уши в грязи все ходят и потому в деревне ему неинтересно… Сегодня с Григорием надо поговорить.

До завтрака остался час. Николай Иванович достал из стопки книг карамзинский журнал «Вестник Европы» и углубился в чтение.

За завтраком обычно говорили мало, каждый думал о своих делах.

Но сегодня добрейший Семен Иванович разворчался: оказалось, что дети помещика Ладыженского, вчера приезжавшие в гости, разметали, озорничая, два стога сена, которые принадлежали крестьянам. Не прибрали за собой, безобразники, сели на лошадей и укатили.

— А стога Никодима, бедняка, — заключил Семен Иванович, грозно сверкнув глазами из-под насупленных бровей.

Николай Иванович вздохнул.

— Поеду к Ладыженским, побраню их наследников.

— Их бы… — заворчал Семен Иванович, не зная по доброте своей, какое наказание придумать озорникам, — Их бы луг заставить выкосить, знали бы барчуки…

— И то дело, — согласно кивнул Николай Иванович и, желая перевести разговор в спокойное русло, добавил: — При дворе императрицы тоже однажды стога разметали.

— Как это? — встрепенулась Верочка.

— А так. Стояли в Царском Селе на лужайках копны, их намеренно повсюду расставили, чтобы было похоже на рай земной, Эдем. Гуляла как-то императрица по лужайкам со своей свитой. Заключали кортеж пажи. Князь Платон Алексадрович Зубов подзывает пажей и говорит: «Возьмите генерала Львова и бросьте его в копну». Пажи смутились: как быть? Ослушаться нельзя, но и старика Львова страшно схватить. Ну как осердится, беда тогда — розги! А Зубову уж очень хочется гуляние сделать веселее, посмешить царицу. Взял Зубов кусочек сена и очень вежливо положил на плечо императрице. Как это все увидели — словно опьянели. И пошли кто во что горазд разметывать копны, бросать сено на фрейлин, кавалеров. А стая пажей бросилась на Львова, повалила на копну и принялась забрасывать его сеном. Oil кричит, бранится, а Зубов с великим князем его за ноги тащат. Копны все разметали, а императрица села на скамейку и хохотала.

Верочка смеялась, только Семен Иванович хмурился.

— Слыхал я про царицыно баловство, только ничего хорошего в нем не нахожу. Однажды тоже в Царском Селе играли в доктора и больного. Положили Нащокина па живот и клистир ему поставили. Государыня тоже смотрела и смеялась до слез. Очень веселая была царица, — проворчал Семен Иванович, — царство небесное!

— Не надо зла в сердце держать, — сказал Николай Иванович, поднимаясь из-за стола.

Семен Иванович только запыхтел в ответ.

Новиков вышел из дома, держа в руках кошелку. Он миновал церковь, которую поставил и освятил еще отец, двинулся вдоль изб, протянувшихся в ряд. На месте сгоревшей избы Прохорова работали каменщики, выкладывали дом для погорельцев — большую каменную избу на четыре семьи, которую уж не сожрет пожар.

Кошелка быстро легчала: дети, завидев Николая Ивановича, подбегали, и он награждал каждого пряником.

С Григорием Филипповым разговор был недлинный. Немного поломавшись, кирпичник обещал помочь ставить каменные избы. Лестно все-таки: сам барин уговаривает.

Поладив с Григорием, Николай Иванович пошел в поле взглянуть на хлеба. Нива была низкорослой, хлеба стояли тощие, заморенные засухой. Николай Иванович горестно растер колос: плохой урожай, опять покупать зерно для прокормления деревни.

Нужно было еще зайти на фабричку посмотреть, выделывается ли сукно. Тридцать станков закупил, а работают лишь семь.

Он помедлил перед неприятным делом и, чтобы утешиться, пошел по саду. Ветви сгибались под тяжестью яблок, гроздья вишен нежно задевали лицо. С мягкой и могучей силой тянулись деревья к солнцу, со спокойной щедростью отдавая плоды. «Так и надо жить, так и надо», — наставительно шептал Николай Иванович, раздвигая ветки. И пока он шел по саду, он был уверен в том, что так и надо жить, но, стоило ему выйти к дому, расстаться с очарованием сада, на него наступали заботы и волнения, и он острее понимал, что напрасно себя убеждает, что жить бесстрастно, подобно дереву или траве, невозможно.

Мысли его были прерваны. К дому подъехала коляска.

Располневший Багрянский неторопливо сошел на землю.

— Господи, доктор! — воскликнул Новиков, обнимая его. — Вы ли? Не узнать!