Восьмая муза

— Не мудрено, что не узнаете. Ни с кем не хотите знаться, — отвечал доктор, отирая платочком лицо. — Заперлись в Авдотьине, как Вольтер в своем замке. Для вас отшельничество противоестественно.

— Отшельник? Да смотрите, сколько я нагородил. Вон фабрика, а здесь скотный двор, — говорил Николай Иванович, указывая. — А вот там дома для крестьян.

— Всю жизнь думать о других. А о себе когда?

— Ведь это удовольствие — немного забыть о себе. Но иногда шалю по-прежнему — пишу. Рассуждение о нашем веке, о прошлых летах.

— Люди сейчас занимаются делом, а вы все мечтаете.

— Каким же делом занимаются люди?

— Книгами теперь торгуют все. Оборот книжной торговли в Москве — 200 тысяч рублей в год! У издателя Бекетова не только книжная лавка, но и типография. Он даже платит пособие нуждающимся писателям.

Николай Иванович отвернулся. Багрянский пристально рассматривал авдотьинского отшельника.

— Вы, доктор, требовали от меня обещания не заниматься издательством. Помните, в Шлиссельбурге?

— Я просил вас оставить мечтания, а не дело.

— Я оставил мечтания и занялся делом. Вот! — Новиков резко обвел рукой кругом.

— Простите, но это похоже на высиживание яиц наседкой в крепости.

— Не вы ли кушали эти яйца?

Багрянский рассмеялся.

За обедом Багрянский рассказывал, как веселится Москва. Угощают теперь бесподобно. Недавно всех поразил граф Растопчин: он прислал на именины к тетушке подарок — огромный паштет. Тетушка велела его вскрыть, и оттуда вышел карлик, держа в руках тарелку паштета и букет незабудок.

Затем доктор снова заговорил о делах, о том, что в университете допытывались, не желает ли прославленный издатель снять в аренду типографию.

— Я нищ, — коротко отвечал Николай Иванович.

Ночью он долго не мог заснуть, Доктор разбередил его. Он явственно чувствовал крепкий запах кожаных переплетов, голова наполнялась звоном типографских машин, шелестом листов, он слышал голоса студентов, толпящихся в книжной лавке. Наваждение было столь отчетливым, что он встал, чтобы унять биение сердца, подошел к окну и, увидев сад в зыбком предрассветном сумраке, успокоенно вздохнул и, улегшись на диван, крепко заснул.

Утром Багрянский затеял было снова разговор об издательских делах, но Николай Иванович махнул рукой.

— Умерло, слава богу, умерло.

Доктор укатил, и жизнь в Авдотьине потекла по-прежнему.

К вечеру приходила почта. Николай Иванович жадно прочитывал «Московские ведомости». Кутузов одолел неприятеля в битве при Кремсе. На Кузнецком мосту в магазине гасконца Гоца торговали мороженым, которое подобно «райскому нектару». На Тверском бульваре посадили липы. От полковника Есипова сбежал его дворовый человек: «росту среднего, лицом смугл, от роду 22 года…» В Кускове у Шереметева в крепостном театре поставлена опера, где заглавную партию исполняет Параша Жемчугова.

Осенние листья устлали дорожки на аллеях, когда от профессора университета Чеботарева пришло письмо: «Дорогой друг! Без вас в Москве пусто. Приезжайте!

Вы должны снова повести университетскую типографию…»

На следующее утро Филипп запрягал лошадей.

Они въехали в Москву ясным прохладным днем.

— Опозорились мы, Николай Иванович, — сокрушенно говорил Филипп, оглядываясь по сторонам, — двух коней запрягли, словно мещане какие безродные. Четверкою надо было, да еще чтоб рыжей масти по моде.

— Беда, Филипп, отстали от века.

Не доезжая Кузнецкого моста, он вылез из коляски и наказал Филиппу ехать на Никольскую домой, а сам пошел пешком. У магазина мадам Обер-Шальме, которую прозвали Обер-Шельмой, прогуливались модницы, обсуждая товары, выставленные «препронырливой» мадам: духи, кружева, люстры. На ступеньках лестницы у самого моста через реку Неглинную сидели нищие, тут же мальчишки торговали разварными яблоками и моченым горохом. Какой-то франт задел Новикова плечом и сказал по-французски: «Скотина». «Эфиоп», — ответно бросил ему Николай Иванович и остался собою чрезвычайно доволен.

Он был в приподнятом расположении духа, и городская толчея не раздражала его, а была словно предвестником какого-то праздника. Немного опечалился он, дойдя до дома Бекетова, книгоиздателя. В окнах флигеля он увидел большие типографские машины, а роскошь дома напомнила о собственной бедности.

Через Театральную площадь Николай Иванович пробрался с трудом, увязая в грязи, обходя лепешки, оставленные коровами, которых согнали сюда на продажу.

У Воскресенских ворот он остановился, чувствуя, как щемит сердце. Здесь под двумя башнями счастливо началась его деятельность, принесшая ему столько радости и горя.

Утром он приказал Филиппу запрягать лошадей и ехать на Воробьевы горы.

— Осмотримся с холма перед сражением.

Он шутил, но Филипп понял, что дело серьезное: голос хозяина дрожал.

Около замка Алексея Орлова Филипп задержал лошадей.

— Глядите!