Восьмой день недели

— Зачем же на износ? Это нерационально. Просто каждую минуту, каждый час мы не перестаем думать о завтрашнем дне, приближаем его. Еще конкретнее: мы составили перспективный творческий план. В нем новые методы укладки огнеупоров, улучшение состава доломита, тепловая обработка, мысли о создании машины для набивки футеровки. Словом, вот здесь, — Радин положил папку на стол заместителя министра, — наш восьмой день недели.

— Почему вы не познакомили с планом директора завода? — строго спросил Иван Иванович.

— Я знаком с этими бумагами, — поспешно сказал Винюков. — Считаю, что единственное открытие в них — фраза «восьмой день недели». Остальное… — Винюков пожал плечами, — общеизвестные истины, кое-где граничащие с фантазией. Почти все имеется в заводском перспективном плане, мы намеревались в свое время подойти к их решению, а товарищ Радин вместо того, чтобы идти по дороге, решил срезать уголок. В молодости так хочется прославиться!

— Да, да, я решил прийти к цели той самой тропкой-свороткой, что минует завалы, быстрей выходит к нужному месту. Кстати, тропки выстраданы ходоками! — бросил последнюю реплику Радин.

— Хорошо, мы внимательно рассмотрим ваш план, — заместитель министра взглянул на Радина, и тот поймал знакомую мудрую лукавинку, блеснувшую под стеклами очков. — И на этом закончим совещание…

24

Машина стремительно неслась по Кутузовскому проспекту. Сквозь сетку дождя смутно мелькали разноцветные огни, впереди море красных, движущихся точек. В Старососненске успел отвыкнуть от потока машин, милой сердцу московской суеты. Там жизнь подчинена заводскому графику, влияющему на пульс жизни города. Успокаивающе шелестели колеса по асфальту, и Радин подумал о том, что, пожалуй, сегодня он сломал себе шею… И еще подумал: хорошо бы купить цветов. Сказал шоферу, чтобы тот остановился возле цветочного киоска. Шофер молча кивнул. Радин мысленно поблагодарил шофера за неразговорчивость. Больница была в Филях, и оставалось время подумать. По его просьбе московские друзья навели справки. Радин очень удивился, узнав, что Надежда лежит в клинике известного невропатолога. «Нервы. Кто бы мог подумать?..»

— Двадцать девятая больница, — сказал шофер такси.

Когда Радин, в накинутом на плечи халате, взволнованный, даже забывший постучать в дверь, осторожно вошел в комнату, Надежда читала книгу. Он не произнес ни слова, без сил замер на пороге, всматриваясь в лицо Надежды. Наконец сделал два шага к ее кровати. Надежда подняла голову. Несколько секунд изумленно смотрела на него. Тихо ахнула:

— Вы?!

— Я. — Радин положил цветы на тумбочку. — Здравствуйте, Надя!

Тысячи раз она слышала свое имя. И вот только сейчас вдруг узнала, как нежно может звучать оно — «На-дя…»

— Садитесь. Здравствуйте, — прошептала она.

Он присел на кровать. Соседка по палате отвернулась: понимала — на такое посторонними глазами смотреть нельзя.

— Как вы меня нашли?..

— Нашел… Я в командировке.

— Как там у нас? — машинально спросила она.

— Все хорошо, — с наигранной беспечностью сказал Радин. Сидеть на остром ребре кровати было неудобно, а он боялся пошевелиться. Надежда была совсем рядом. Ее чуть похудевшая рука с сеткой голубеющих жилок у кисти, клинышек открытого плеча, еще хранившего летний загар, и глаза — большие, блестящие, которые глядят, кажется, в самую душу его.

— Спасибо, что пришли. Когда рядом свой человек, намного легче.

— Да, да, — заторопился Радин, — двое устоят… И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется. — Кажется, не знал никогда этого выражения, а тут припомнилось. — Надя, вы для меня…

— Ну, пожалуйста, не нужно об этом. — Надежда, словно притронувшись к чему-то запретному, опустилась на подушку, затихла. Радин пододвинулся ближе.

— Вы похудели, — рассматривая ею лицо, обеспокоенно сказала Надежда. — Неприятности?

— У кого их нет.

— По крайней мере, я бы хотела, чтобы у вас их было меньше, чем у других.

— Спасибо.

— Расскажите о цехе. Мне все интересно.

— Сергей Иванович теперь укладывает футеровку новым методом, чтобы не было швов, а я…

Где-то рядом дребезжал электрокардиограф, из коридора доносились голоса, за окном покачивался на ветру светильник. Вздохнув, встала с кровати соседка, вышла из палаты. Радин проводил ее взглядом. Потянулся за портфелем.

— Это вам! — подал Надежде портрет. Исподволь, постепенно готовил эскизы. Девушка за столом. Вдумчивое лицо внешне спокойно, но в нем — нервное напряжение, мысль. Гладко зачесанные назад волосы. А на втором плане силуэты блоков, магнитофонные круги. Самому Радину портрет нравился. И не только потому, что нарисована Надежда. Удался портрет — характер передан точно. О внешнем сходстве и говорить нечего — копия. Но что она скажет?

Уголки губ Надежды дрогнули, на глазах выступили слезы.

— Толя, милый! — ресницы ее часто-часто заморгали. — Вы… Ты… Ты думал обо мне?

— И очень волновался…

— Теперь я выздоровею, обязательно выздоровею…