Воспоминания

Эти слухи, как выяснилось, идут от в. кн. Марии Павловны. Старец, узнав об этом, сказал:

– Им откликаться не надо. Потому – за такое дело надо их судить, а судить никак нельзя. Так уж лучше принять свои меры – надеть намордники.

Легко сказать – «надеть намордники», а как на таких наденешь?..

* * *

Мама говорит:

– Государственная дума, а с ней и министры, чтобы стать между народом и Папой, задушивают продукты. В армии уже чувствуется недостаток, а война еще в неразвернувшейся форме. Нет продуктов – недоволен солдат. Начинается реквизиция. И что берут? Скот и хлеб. У кого – у того же крестьянина, брата солдата. То есть народ бьют, что называется, в два кнута. А почему реквизиции падают на бедный класс? Очень просто: реквизиции не подлежит скот племенной, производители и т. п. У кого такой скот? У богатого помещика. А у крестьянина – одна-две захудалые коровенки, такая же лошадка. И ее отберут? Все это вызывает неудовольствие.

Папа не мог всего этого знать. Где ему все учесть! Это должны были учесть министры, если б были заинтересованы в том, чтобы все было спокойно и хорошо.

А старец продолжает за ней:

– Министрия не только между Папой и народом клин вбивает, а еще похуже. Тут себе карманы набивают: «Я тебе жеребца сохраню, а ты мне – подряд!» Мошенник на мошеннике!.. Говорят – жиды мошенники; а наши послаще! Жид поставит сапоги без подошв, а наш русский мошенник одни портянки даст.

Когда вслушиваешься, то старец ненавидит аристократию, дворянство…

– Продажные шкуры! – так он их всех величает.

* * *

Какой ужас! О, какой ужас! Кто эта женщина? Акилина говорит, что она часто, особенно в последние дни, звонила старцу, и он подолгу с ней беседовал. Несколько раз она ему напевала в трубку, а он ее хвалил. Когда Акилина спросила про нее у старца, он сказал:

– Такая какая-то… Все звонит. Говорит, ко мне приедет, а сама вот не едет. А то к себе звала…

А когда старец сказал «еду» и спросил – «куда ехать-то?», она, видимо, смутилась и повесила трубку. Старец обругал ее «дурой».

Акилина просила старца не рисковать, не ездить к незнакомой. Он засмеялся:

– Шалая баба… Поговорит да и заявится.

После этого разговора прошло с неделю. Старец приехал с островов. Веселый был, хотел ехать к Маме. Потом передумал и пошел отдохнуть. Вдруг – телефон. Сам подошел. Весело так зашептал:

– Буду, буду, буду!

И через несколько минут уехал.

На все вопросы Акилины сказать, куда едет, отвечал:

– Не приставай!

Позвонила Михаилу Степановичу[281]. Тот мигом прикатил. Очень заволновался и пустился по всем следам.

Прошло более трех часов ужасной тревоги. Были подняты все. Но Михаил Степанович не велел делать шуму. Уже к одиннадцати часам (началось это в шесть часов, то есть когда уехал старец) подъехал извозчик и старца вынесли на руках. Он был в обмороке. Приехал доктор Бадмаев – ему дали знать. И через час старец очнулся. Но доктор уложил и ни о чем не велел спрашивать. Провозился с ним до утра и только после сильных рвот сказал, что теперь жизнь его вне опасности.

Когда назавтра я в слезах молилась за его дорогую нам жизнь, он мне рассказал следующее: уже более месяца какая-то «барыня» интриговала старца, то обещая к нему приехать, то зовя его к себе. Все говорила ему:

– Жажду тебя видеть – и боюсь тебя!

А в последний раз позвала. Такой у нее был голос приятный и простой, что старец поехал, никому не сказавшись. Приехал он на конспиративную квартиру (и даже не на квартиру, а в комнату) на Каменном острове. Квартира парадная, рассказывает старец. Дверь открыл не лакей и не горничная, а денщик. Помог раздеться. Вышла «барынька», молоденькая, точно девочка; лицом красавица, только прихрамывает. Заговорила – тот же голос. Повела к себе. Угощение. Видно, все его вкусы знает. Его вино, торты, пирожное, груши. Все честь честью. Стала она болтать – телефон. Она к телефону. Он налил вина, выпил, кусок торта съел, пирожное взял. Она вернулась – и вдруг бросилась перед старцем на колени:

– Не пей… яд… Отравить тебя хотела.

А сама вся трясется и что-то бормочет.

Чувствуя головокружение, старец выбрался в переднюю, где никого не было, и уже без пальто и шапки вышел. К счастью, увидел извозчика, сказал ему адрес и впал в обморочное состояние.

Назавтра в вечерней газете разместили заметку:

«Жена ген. – лейт. В.Н.Войцех… [282] найдена мертвой. Смерть последовала от отравления».

Старец был страшно поражен. Почему она покончила с собой? Испугалась ответственности или личное что?

– Я бы ее и пальцем не тронул и никому бы в обиду не дал. Все говорила: «Я тебя – меня, Григория, – убить хотела, чтобы спасти всех. А как увидела, то поняла, что убивать нельзя!» А себя вот убила… За нее молиться надо.

О том, что было со старцем, никому не велели рассказывать. Погибшая молодая – недавно вышедшая замуж институтка, как говорят, очень экзальтированная. Когда-то собиралась в монастырь. Тут, как передают, решила пойти на смерть, чтобы спасти Россию от старца. Подпала под чье-то влияние. А увидела старца – и не устояла перед его святостью…