Воспоминания

– Вот именно. Мясо. Птица. Рыба. Вот из-за чего мы ведем себя как животные.

– Понятно. Вы – вегетарианец.

– Да, и хочу, чтобы все стали такими же, как я. Полгода строгой овощной диеты, и вы не узнаете наш мир! Другого способа прийти к вечному миру не существует!

– Вы предлагаете какой-то определенный вид овощей?

Он нахмурился.

– Похоже, вы не поняли, – сказал он. – Я ничего не предлагаю, кроме вечного мира. Мое предложение не связано с коммерцией. Я просто хочу, чтобы в конце каждой из ваших проповедей вы объявляли, что приписываете ваше чудесное избавление от всех опасностей тому, что вы никогда в жизни не ели мяса и всегда питались овощами.

– С чего вы взяли, что такое признание подействует на моих слушателей?

– Я просто знаю.

После того как он ушел, я перечитал сопроводительное письмо, данное ему моим другом-банкиром. В нем говорилось: «Мистер… – наш ценный клиент. Готов поручиться за его порядочность и гарантировать любое его предложение».

4

После завершения моего лекционного турне я отправился в Вашингтон, где в доме миссис Х., в котором я часто бывал летом 1893 года, встретился со своим прошлым. Моя хозяйка, которая вскоре должна была разменять девятый десяток, очевидно, воспитывалась в школе уныния. Она была единственной знакомой мне американкой, которая помнила то, что произошло более полугода назад. Наблюдать за тем, как она читает газеты, было чистым удовольствием.

– «Самое жаркое 25 мая в истории Соединенных Штатов», – бормотала она, глядя на газетные заголовки. – Какая ерунда! Они прекрасно знают, что это неправда. Да я сама помню, по меньшей мере двадцать лет, когда 25 мая было гораздо жарче. «Три жертвы жары»… Три жертвы, как же! Одну, скорее всего, переехал грузовик, а еще две умерли от некачественного виски. Зачем во всем винить погоду? «Самый решающий момент в истории Соединенных Штатов», – говорит министр финансов… Хм, трудно ожидать, что он может что-то помнить, правда? А как же 1873 год, когда обанкротились почти все сберегательные банки и железные дороги? «Предстоящие выборы запомнятся многим поколениям», – утверждает кандидат. Так говорят все кандидаты с того дня, когда Грант победил генерала Роберта Эдварда Ли! Более того, через четыре года ни один американец не вспомнит имени побежденного кандидата… Иногда я рада, что живу в Вашингтоне и не могу голосовать ни за одного из них. Нашей стране нужен закон, по которому девяносто девять процентов ее обитателей лишили бы избирательных прав!

– А оставшийся один процент – кто они?

– Профессиональные политики. Мальчики на побегушках и подручные. Они так или иначе руководят нашей страной. Зачем вообще беспокоить дураков?

Все свои речи она произносила не так, как положено седовласой зануде, которая постоянно вздыхает о старых добрых временах, но живо и остроумно. Очевидно, светская болтовня и истерия американской моды на нее не действовали. Само выражение «добрые старые времена» в доме миссис Х. было запрещено.

– Не врите! – перебивала она того, кто пытался прославлять прошлое за счет настоящего. – Ничего никогда не было ни лучше, ни хуже того, чем сейчас. То же взяточничество, та же любовь, то же пьянство, то же невежество, те же шутки. Ничего не изменилось, кроме того, что наши внучки не такие ханжи и не такие порочные, какими были мы.

Однажды вечером весной 1930 года, когда я ужинал в ее доме, за столом велась серьезная дискуссия. Несколько присутствовавших джентльменов, нью-йоркские банкиры и сенаторы Соединенных Штатов, пытались решить, какой объективный урок американцы должны – если вообще должны – извлечь из Великой депрессии 1930-х годов.

– Они поймут, что сила нашей страны заключается в строгом следовании золотому стандарту, – сказал один знаменитый банкир.

– У них наконец откроются глаза на существующую взаимозависимость стран мира, – сказал редактор газеты, которого соотечественники почитали главным пророком Соединенных Штатов.

– Они выйдут из этой депрессии более законопослушными и будут больше уважать нашу конституцию, – сказал румяный сенатор.

– Меньше чем через двадцать лет они забудут, что в тридцатых годах была депрессия, – сказала миссис Х. – Задолго до наступления 1940 года вы снова будете отделываться от того мусора, какой соберете в Центральной Европе и Южной Америке.

Она кивнула в сторону трио нью-йоркских банкиров; те рассмеялись почтительно, но не слишком весело.

Когда мне дали слово, я попросил меня извинить. Мне не хотелось лгать в присутствии миссис Х., и я боялся, что, если выскажусь откровенно, слушатели меня неправильно поймут. Некоторые из них принадлежали к числу тех, кто «сделал себя сам». Они чрезвычайно гордились своими успехами. Их возмутили бы мои мысли; скорее всего, они восприняли бы их как личное оскорбление.

– Говорите! – приказала миссис Х. – Уж вы-то разбираетесь в катастрофах и бурях. Поделитесь с нами европейской точкой зрения.

– Если не возражаете, я лучше подожду.

– Чего подождете?

– Дальнейших подтверждений верности моей теории.

5