Воспоминания

Я хотел в галерее Альперт, а затем в Саратове и его областных отделениях показать «шестидесятников» в доступной для меня полноте. Довольно легко справившись с погрузкой-отвозом-экспозицией, я не затруднял себя приглашением гостей на вернисаж. Дело галереи. Пространство ее было не простое, со сводчатыми помещениями XVIII века. Это были службы Екатерининского дворца в Лефортово, рядом с парком. За сорок пять минут экспозиции пространство превратилось в «подвальные» мастерские художников, где облупленность стен, неровность кирпичной кладки, сдавленность анфилад лишь подчеркивали маргинальность бытия «шестидесятников».

Накануне заехали с Мариной – редкий случай – еще раз посмотреть, уточнить детали открытия. Она осталась довольна. Вернисаж прошел многолюдно, толпились в проходах, в прихожей, угощения хватило на всех – галерея расстаралась. Рука моя устала подписывать автографы, а язык уже не ворочался от ответов на славословия и благодарности. Засим последовали приглашения к гостям галереи, иногда интересные, иногда церемониальные и бессмысленные. Бывая на этой выставке, я в любое время находил там зрителей, рассказывал им об этом искусстве, судьбах его создававших, переоценках и признании, не считаясь со своим временем. Там же, на выставке, договорились о новой, уже в Армянской церкви на Олимпийском проспекте, с работами другого периода.

Признание часто чревато тщеславием, но от некоторых затей я категорически отказывался. Не разрешил публиковать «Трамвай» А. Богомазова на обложке книги об авангарде в России – художник украинец по происхождению, создатель школы украинского авангарда, публикация наверняка бы вызвала скандальные последствия. Не стал участвовать в разработке новой системы электронной атрибуции произведений живописи – надуманная бессмыслица. Отказался от выставки работ Фалька в Новом Иерусалиме. Зато согласился со сроками проведения выставки нонконформистов в Саратове на апрель. Определил список работ для Армянского музея «Тапан» в Москве вместе с Нориком Абрамяном.

В этот день была самая холодная за зиму ночь в Москве – минус двадцать, а по области минус двадцать восемь градусов. Вероятно, и по «новостям» были «холодящие» новости: на 50 % населения России приходится 3,8 % доходов (в Китае 7 %), на 1 % самых богатых – 24 % национального дохода России. Стало о чем поразмышлять, многие мои стихи становились острокритическими, по сути антирежимными. Боялся ли я чего-либо за это? Нет. Жизнь прожита в презрении к режиму, ненависти к его воплощавшим, которые разрушали гордость за державу, желание быть ей полезным. Не дождетесь.

Последнее чтение в галерее «Романов» длилось два часа, читал только о «шестидесятниках», раздавал книги с автографами. Организаторы не приложили никаких усилий для распространения книги «Символизм» и монографии о Свешникове. Отношения закончились. У Альперт в Лефортово было продуктивнее. Наша с Мариной соученица по МГУ Лариса Кашук записала на этой выставке часовое интервью со мной, с показом работ, и, хотя многое не устраивало в нем ^профессиональностью съемки, сделанной наспех, это была какая-то информация для зрителей.

День следующий – печальная дата снятия 872-дневной блокады Ленинграда, погибло один миллион двести тысяч горожан, а сколько жизней положено в боях и освобождении. В особо тяжелые дни норма выдачи хлеба в день составляла 125 граммов. Не всем. Фильм смотреть было тяжело. Ненавидящий город тиран обрек его на разграбление и вымирание, народ не дал, питерцы устояли, но и в послевоенные годы Сталин пересажал все руководство города. Об иуде Жданове речи нет. Чтобы не впадать в дебаты с теми, кто и сейчас оправдывает «великого генералиссимуса», надо помнить об убиенных и замученных в его честь. Будь проклят.

Вечером мы были на концерте в «Светлановском зале» Дома музыки и слушали «Реквием» с большим хором, тремя чтецами и огромным симфоническим оркестром. Композитор Карл Дженкинс ранее был джазовым исполнителем. В тот же день из Третьяковки украли с выставки среди бела дня работу Куинджи. На следующий день легко нашли – проказа дилетанта, но резонанс был немыслимый. Похититель получил впоследствии три года строгого режима, но тупость комментариев руководства Министерства культуры и генерального директора Третьяковки (о журналистах я и не говорю – полный идиотизм) как по поводу причин хищения и условий выноса из музея, так и по поводу «бесценности» не имела предела. Оказывается, картина не была застрахована на время экспозиции, только на привоз-отвоз в Русский музей (стоило бы «по полной» – копейки). Забавное совпадение, но на Ай-Петри, изображенной Куинджи на эскизе, мы были в конце августа этого же года. После события в ГТГ в правительстве и Минкульте начался «погром» реорганизаций музейной деятельности, осложнивших и до того непростую жизнь музейщиков, особенно в провинции. В ГТГ уволили «стрелочника» – смотрительницу.