Воспоминания

В самую длинную ночь 22 декабря совсем не спалось. Угнетали предчувствия. Писал стих, печальный, долго. Ложился, снова вставал. Закончил под утро. Иногда днями отлеживался, не ехал на дачу. В один из таких дней Марина, хотя накануне мы и не разговаривали совсем, показала мне рисунок Эгона Шиле. Его ей подарила Инна Щусева, жена внука, тоже архитектора. Жили они давно в Испании, сумели перевезти туда часть коллекции деда. Остальное разошлось по музеям и частным коллекциям. Когда мы долгие годы отдыхали вблизи Марбельи по «таймшеру», иногда заезжали к ним. За это время они сменили дом на просторный, благоустроенный, на вершине скалы над морем, близ Фуэнхиролы. Инна почти каждое утро спускалась плавать при любой температуре. Алеша стал долго и тяжело болеть. До сих пор акварель Шиле мы не сумели атрибутировать – наши эксперты здесь не годятся, и этот эротический «опус» так и лежит в папке неопознанных рисунков.

В конце декабря в «Солженицынском центре – Доме русского зарубежья» презентовалась книга о Прегель – ученице Н. Гончаровой, эмигрировавшей, но русской по духу. Ее родственница Юлия Гухман из США вела вечер. Выступавших было немало, каждый рассказывал о своих впечатлениях. Несколько лет я покупал недорогие акварели Прегель через Марьяну Медник, родственницу Гухман, из чистого интереса хотел организовать выставку ее работ у себя в галерейке. На вечер я принес некоторые из них, немного рассказывал о наших эмигрантах, конечно, Ларионове и Гончаровой, Шухаеве, Яковлеве, Фешине. В конце прочитал стихи о Венеции – благо две акварели ее запечатлели.

Элегическое настроение на следующий день кончилось очередным конфликтом в семье. Участились они, может, и из-за моей несговорчивости, но главное – в связи с поведением в прошлом. Тяжесть воспоминаний. «Сбежал» в поликлинику, где в четвертый раз за последний месяц предложили сдать кровь на анализ, сделать УЗИ и т. д. Запретил себе хождение к врачам.

Поздравил Хайнца с Рождеством – наше-то седьмого января. Получил «грузинский» подарок от семьи Манашеровых: вино, фрукты, орехи, аджику. И в последний раз отправился к «кремлевскому» новому врачу. И о чудо – на следующий день от его лекарства нога стала быстро заживать. А ведь все это время мучила.

Завершившаяся экспозиция работ О. Рабина у Свибловой, на которую я так и не дал свои работы, была убедительной и без них. Увидел. Тут висела и одиозная «Помойка № 8», как бы «прокламация» направления, Крест с «Московской» водкой и селедкой, старая знакомая «Вас никто не убивал», когда-то провисевшая у меня более пяти лет и рекордная через десятилетие по цене на работы Рабина, «Улица Богоматери. Тупик Христа», не мой ранний вариант, бывший на выставке 1974 года в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ, а позднее повторение из собрания Цуканова. Не хуже. Парижский период я воспринимал без интереса. Лидером Рабин был здесь, в России шестидесятых – семидесятых, конечно, в своей среде. Был еще и «левый МОСХ», «суровый стиль» и «официального» искусства непревзойденные мастера, да и ни к кому не примкнувшие одиночки.

Конец года тридцатого и тридцать первого декабря прошел в одиночестве. Марина уехала на дачу, не оглянувшись. Выпил две рюмки водки, закусил чем бог послал. Более ничего не хотелось, кроме покоя. К вечеру заезжал на пять минут Игорь. Год начинался безрадостно, но под пушечные петарды – снаружи. Во мне все было безмолвно тихо.

Изо дня в день…

Первый день Нового года. К телефону не подходил. Мерз – батареи не греют, нездоровилось. Пытался заснуть – быстро просыпался. Прогрохотали петарды – как там на даче Фаби? Не выносит шума. Шел сильный снег. Ветка метро от «Курской» до «Щелковской» была закрыта, Демьян из галереи Альперт пробирался окольными путями ко мне за материалами для рекламы выставки. Взрыв в Магнитогорске унес жизни 39 человек. Зашел проведать меня Костя, состоялся тяжелый разговор, он не понимал, что вся основа финансового благополучия – моя заслуга. Марина лишь «распределяла». Отношения явно обострялись. Несмотря на это, обменялись подарками – я ему книгу об «обэриутах», он мне – о Н. Пунине. В дальнейшем отношения наши бывало ухудшались.