Воспоминания

В этот же вечер пришлось ехать в Боголюбовскую библиотеку, где открывалась выставка почти забытого зрителями Алеши Паустовского, сына писателя, богемного и несчастного, не дожившего до двадцати семи лет. Замечательно тепло рассказывала о нем бывшая его жена Маша Плавинская. Организатор выставки Люба Агафонова вывесила все, что смогла найти, может, и наиболее стоящее из наследия. Я писал, что не люблю такую живопись, не считаю ее явлением искусства, скорее, историческим казусом, явлением для исследования психоневрологов. Да, в ней отражена жизнь этого времени, «темная» ее сторона: мрачные задворки, распивочные, пьянки, ночлежки, бесприютность. Сюрреализм обыденности. Я сочувствую «героям» этой драмы, художникам, вторгшимся в этот запредельный мир. Но он не мой. Там нет ничего светлого, никакой надежды. Гибель Паустовского-младшего это подтверждает. Смерть от пьянства – белой горячки В. Смирнова (еще в шестидесятые), передоза – Пятницкого, наркоты – Паустовского, систематического пьянства – Зверева. Доколе?

Снять тяжесть от этих впечатлений помогло причастие и литургия в Образцовской церкви близ дачи. Было вербное воскресенье, черемуха первой выбросила клейкие листочки. Жег костер из прошлогодних листьев, как бы сжигая наваждение предыдущего дня. Позднее был уже на вечере памяти Славы Колейчука в ГСЦИ, годовщине со дня ухода. Не узнал ни жену, ни дочь – редко встречаемся. Выступлений было немало. Выступал извечный оппонент Колейчука Франциско Инфанте, не слишком доброжелательно, хотя, возможно, и объективно. После него я постарался смягчить впечатления, говорил о встречах со Славой в юности, о том, как он щедро делился своими новыми приемами коллажа, а мне удавалось их применить в «Мелодии», об участии его работ на выставках в «Новом Эрмитаже». Не забыл и про наш совместный дар Тверской галерее работы Льва Снегирева. Само событие, отмечаемое в ГСЦИ, было связано с выходом воспоминаний о Колейчуке. Авторов было много, большинство со Славой дружили, человеком он был мягким, неконфликтным, но абсолютно принципиальным в творчестве.

В следующие дни закончилась и была привезена ко мне в галерею выставка из Армянской церкви. Пришлось помогать с транспортом – часть вез на своей машине. Объявили о победе на выборах Зеленского – не верил и не верю в его способности. Завтра мне предстояло предстать перед «синклитом» Академии художеств России с целью быть избранным в нее почетным членом – это мне сообщили и из Академии, и Болотских, заодно увещевая участвовать в семинаре при международном саммите коллекционеров, проходившем с помпой в отеле «Риц». Когда-то на его месте стояла стеклянная громадина – тоже отель с вместительным рестораном, где я иногда «отдыхал» от «Мелодии». Там и произошел ранее описанный мной случай, связанный с первой публикацией рецензии о графике дизайна для грампластинки.

Теперь же этот новый фешенебельный отель с массой галерей на уровне минус один, бесплатным кормлением до, в течение и после семинара. Галерейщики из разных стран, от Австрии до Швейцарии, представители аукциона «Филлипс», наши знатоки из неведомых мне объединений дилеров и коллекционеров. Мне пришлось выступать два раза со своим постулатом еще «пионерского» возраста: мол, вы говорите, а теперь от меня услышите, как должно быть. Эта неназойливая наглость прощалась последние годы мне из-за возраста и авторитета в мире коллекционеров. В том, что я излагал, я, впрочем, не сомневался. Понравилось это и слушателям – подходили с благодарностью, желали знакомиться и т. д. и т. п. Толку ноль.

В этот же вечер не без умысла открылась предаукционная выставка «Сотбис» в Музее архитектуры. Обычный «вьюинг», но выставленные работы не впечатляли – Шишкин, Айвазовский, сангина А. Яковлева, почему-то Тернер за восемь миллионов фунтов. Особенно подозрительным показался натюрморт М. Ларионова, сравнительно редкий на «русских» торгах. Сгоряча – алкоголя и закусок было избыточно – я высказал сомнение в его подлинности, «разбирая» на части: здесь от Кончаловского, здесь от Фалька и даже от Софроновой и Мавриной. Поздно придя домой, я просмотрел монографию, и не одну, о Ларионове и убедился, что не прав, это была его работа, удостоверенная выставочными ярлыками. На следующий день я принес свои извинения устроителям и передал свое мнение галерейщикам и коллекционерам. И на старуху бывает проруха.