Но весна брала свое, и в двадцатых числах апреля, рано, распустились березы, каштаны выбросили свой узор, как-то живее стала и галерейная суета. Музей русского импрессионизма просил на выставку Ю. Анненкова его «Автопортрет». В музей Армянской церкви передал «Натюрморт» М. Асламазян – яркая, нарядная вещь, явно украсит небольшую постоянную экспозицию, да и дело богоугодное. В галерее «Наши художники» у Курниковой открылась выставка живописи, сангин и рисунков А. Яковлева, его экзотического путешествия по Африке под покровительством «Ситроена». Этнография меня не привлекала: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна», но мастерство бесспорно. По непонятной причине цена на его работы неимоверно возросла – уж не африканские ли вожди племен на это повлияли? Вряд ли, скорее белокожие невежды.
В Царицыно открылась выставка «Сады и парки Серебряного века». Были на вернисаже с Сашей Гладковым, многое интересно, особенно про Кучук-Кой, виллу Жуковского в Крыму, там до сих пор погибают работы «голуборозовцев».
За суетой не следовало забывать о делах душевных. В кои-то веки ездили с внучкой и сыном на «мое» кладбище, где похоронены бабушка, тетка, мать, отец, брат и незнакомый мне родственник, лишь догадываюсь. Все на Кузьминском. Деда могилу, как я уже писал, на Преображенском я не нашел. Маринины родственники похоронены на Даниловском. Камень для памятника, где выбиты имена и даты смерти, мы когда-то нашли с ее (теперь уже умершим) братом Славой, человеком, мне достаточно близким, в лесу. Как мы его грузили в «Запорожец», махину килограммов под двести, не представляю. Теперь камень чуть посерел, просел, надписи «золотом» Марина обновляла. Раньше мы бывали там вместе. «Твое мое, мое не твое». Для меня ее мать и отец по-прежнему родные и близкие.
Приводил себя в порядок на даче – конец апреля, листва светится, холодное утро разогревается днем до летней жары, жар и от костра. Видимо, я огнепоклонник, могу часами жечь листву, смотреть на огонь костра, камина, вечерние огни города, но не люблю пожарищ – вспоминаю «сокольнические». Пора была заняться посадками – цветами занималась Марина, плодовыми и декоративными кустами – больше я. С удовольствием их выбирал на рынке Щелково. Я не привязан к земле, хотя родился в Сокольниках, но, сажая красную и черную смородину, крыжовник, представлял их рослыми, с ягодами, и воображал их вкус на губах. Фантазии.
В «Золотых ключах» каштаны и березы буйствовали, закрыв вид из окон на долину Раменки. В мае меня уговорили помочь с выставкой абстрактных работ в торговом комплексе «Ривьера» на третьем кольце. Галерея «Арт-бульвар» просила поддержать работы молодых ретроспективой. Дал «шестидесятников» и шесть работ «старого авангарда». И пожалел: равнодушная публика, «жующая бублики», неумелые организаторы – «не в коня корм». Джинсы и косметика – плохой антураж для искусства. Впрочем, галерейщики искали новых форм – и привлечения зрителей, и продажи. С тех пор зарекся – без универмагов, аэропортов, гостиниц. На приглашение участвовать в качестве консультанта аукциона в Монако ответил категорическим отказом. Не барское это дело на восьмом десятке.
Открывшаяся в начале мая выставка работ норвежца Эдуарда Мунка, предшественника экспрессионизма наряду с Ван Гогом и Лотреком, диссонировала с состоянием природы. Здесь солнце, синь неба, нежная зелень, радость лиц. На полотнах Мунка отчаяние, страх, болезнь, грех, секс. «Вампир» (заметьте, женский образ) вонзил зубы в плоть жертвы (естественно, мужчины), девочка-подросток осознает греховность своей плоти, ее бьют судороги. Тела и души, «Автопортрет» (в том числе в аду, с лошадиной мордой) как стон о спасении, безумные женщины, сломленные мужчины, перекошенные от боли деревья. Жутковато, если сила – выразительность, суть искусства, то мне от нее тошно. Впрочем, «Демон» Врубеля и даже «Наяды» и «Морские царевны» не в радость созданы. Но они из мира незримого, подразумеваемого. А у Мунка ворвались в наш. Когда еще прочитаешь книгу Р Стенерсена о Мунке, написанную незатейливо, но правдиво, симпатии к этому «мастеру ужасов» перегорают до золы.