Воспоминания

Так я «в поте лица» добывал шедевры, у кого они оседали, знать не велено. Это были самые позорные для меня годы, не утешало, что растлению подвергалась и вся страна. Платили щедро, да и притягивала какая-то контора из Лондона – то ли галерея, то ли фонд, в которой служил и мой «крестник» по собирательству Джеймс Баттервик. Эти «галантерейщики» скупали даже эталонные копии с «хитов» соцреалистов для провинциальных музеев – было и такое производство, – о чем удостоверяли госштампы на обороте холстов.

Видимо, памятуя о моей популярности в «фондовские» времена, ко мне за консультациями обращались многие, кто хотел приобщиться или стяжать славу на почве собирательства. Среди них были и заведомые аферисты типа фальшивых князей и графов с двойными и даже тройными фамилиями, сомнительные бандерши, псевдоолигархи. Были и действительно обеспеченные люди, к примеру руководитель одного из крупнейших российских банков Авдеев. Для него я купил на аукционе «Альфа-Арт» работу В. Васнецова «Витязь на распутье», установившую тогдашний рекорд цены. «Молоток» ударил на 120 тысячах долларов. «Золотомагнат» Таранцев, которого постоянно охраняли не менее десяти человек, тоже обращался ко мне.

Лихие, но скверные годы. После почета и уважения, ответственного и любимого дела я оказался в конторе типа «Рога и копыта». Посещать ее ежедневно было не обязательно, загулам никто не препятствовал. Черную фондовскую «Волгу» я сменил на первый в моей жизни отечественный автомобиль и бил его нещадно, пока не научился водить.

Наиболее ощутимым результатом новой деятельности стала еще одна новая квартира на площади Победы – старая осталась тоже. Мебель – не подошедшая Ходорковскому времен Александра I. Появилась и квартира в Лондоне, рядом с антикварным рынком Портобелло.

Но до этого был обстрел Верховного Совета, который я видел с Неопалимовского. Рывок на своем «чудище» с вылепленными из пластилина подкрылками (тот же Козинер подсунул «четвертые» «Жигули») на Советскую площадь, защищать в отряде «Сокол» демократию по призыву Гайдара от «танкового» марша со стороны МКАД. Через баррикады, составленные из театральных поломанных тумб и канцелярских столов из близлежащих офисов, продирались прохожие, женщины рвали колготки, падали, хаос был невообразимый – «святые девяностые» Наины Ельциной. Развернувшись на «чудище», в двенадцать ночи я умчался, чтобы никогда больше не участвовать ни в одном демократическом или ином сборище. Псевдодемократия рождена на лжи. Ложью, но без демократии и продолжается.

В семье же тоже наступил разлад. Конфликты, депрессии повторялись, загулы учащались. В результате я остался один в четырехкомнатной квартире со всеми своими шедеврами и антикварной меблировкой, семья жила на Кутузовском, правда, среди мебели из карельской березы с несколькими уникальными полотнами. Падать было значительно тяжелее, чем подниматься. Мне уже исполнилось пятьдесят лет.

В самом конце 1995 года Магидс умер от «тяжелой и непродолжительной болезни», до того его властная жена от того же. Поговаривали, что источником заражения был мраморный барельеф XVI века, выкопанный на каком-то кладбище Европы, висевший над изголовьем кровати Магидсов. Незадолго до смерти В. Е. женился на нашей бухгалтерше, моложе его на тридцать лет. Бракосочетание состоялось в больничной палате. Все картины, драгоценности, восточные раритеты и прочее достались новоиспеченной вдове, кроме того, что было еще похищено и неуловимым путем оказалось на аукционе в Великобритании. На вырученные средства Магидс хотел купить в Лондоне постоянное жилье. Не успел. Вдова пристроила наиболее ценное в «Менатеп». Ни с ней, ни с Ходорковским и Сурковым я более не встречался.

Завершая эту «возрожденческую» эпопею, припоминаю историю, рассказанную Магидсом с необыкновенным для него волнением. Суть ее в следующем. Как-то он был приглашен в кабинет Ходорковского. В то же время туда зашел в спешке некто и сообщил, что в какую-то из очередных финансовых затей «Менатепа» вмешались «солнцевские» – той самой знаменитой бандитской группировки. Не отрывая взгляда от разложенных на столе бумаг, тихим голосом Ходорковский сказал: «А что, у вас нет двух автобусов бойцов?» Разговор был закончен. Магидс мне жаловался, что не хотел быть свидетелем этого разговора. «Я один раз уже сидел, второй не хочется», – с грустью добавил он. Я ему верил.

Несмотря на семейные конфликты, мое неадекватное поведение, лондонскую квартиру надо было обживать. Появилась она с целью прежде всего обучать младших, Костю и Катю, в Великобритании. С Игорем было более или менее ясно – либо Училище 1905 года, либо театральное (мой путь в свое время), куда он и готовился Володей Гейдором, нередко помогавшим Костаки. Игорь поступил в оба заведения, но выбрал 1905 года. Младшие должны были быть под присмотром Марины в Лондоне.