Воспоминания

В двадцатых числах октября выпал первый густой снег. На даче, недоумевая и шалея, резвилась собака Фаби, я дожигал листья на костре, дома ждала Марина с обедом, возвращение в Москву и новые стихи. К ним я стал относиться строже, многие уходили «в стол» без публикации. Зато для книги коллекционеров подготовленные «Десять заповедей» расходились по антикварному миру, их изучали на курсах антикваров и дилеров, и этим я прославился более, чем коллекционной и выставочной деятельностью. На октябрьском вернисаже работ Рабина был одним из выступающих, видимо, складно и долго говорил, слушали и потом благодарили – и очно, и по телефону. В этот же день вечером саратовцы забрали у нас две подаренные для музея Вольска работы. Это был уже пятый наш дар музеям России.

Отношения с музеями складывались в целом не безоблачные. Мы охотно давали работы, почти не отказывая, даже тогда, когда не было страховки, но критические замечания и комментарии я оставлял за собой. Многие перестали приглашать нас и на вернисажи, хотя «золотой билет» Третьяковки и постоянное удостоверение Пушкинского позволяли беспрепятственно ходить на открытия. Мы на них не стремились, часто они превращались в «шоу» с затянувшимися речами, скучными концертами, дешевым «игристым». На предшествующие открытиям «супервины» нас давно уже и не приглашали. «Новое дворянство», мелкие спонсоры не могли быть менее значимыми, чем мы, передавшие только ГМИИ им. Пушкина экспонаты стоимостью свыше шестидесяти тысяч долларов и собирающиеся подарить все собрание «Голубой розы», где счет уже шел на десятки миллионов. Не рублей. Что до «дворянства», то я не питал симпатий ни к «новому», ни к дореволюционному, хотя родовые корни Марины были в польском дворянстве по матери. Я же вольный казак.

Ноябрь этого года начинался тревожно, горела крыша Музея личных коллекций. Дары для него уже давно сократились, а случаи, подобные этому, еще более настораживали коллекционеров. Седьмое ноября и празднование было верхом бессмыслицы и абсурда. Коммунисты с морем красных флагов, портреты Маркса, Ленина, Сталина. По телевидению в ночь шел фильм о революции, причины которой обозначались слабо, а вот зато подчеркивалось предательство генералами и капиталистами – Рябушинскими, Милюковыми и прочей «фрондой» – интересов России и лично царя. Да плюс еще старообрядцы-отступники. В фильме о Троцком на следующий день главным злодеем выставлялся он. В общем, все кругом виноваты, кроме крепостного права, неумного и зловещего царского режима на протяжении столетий, бесправия народа, хамского к нему отношения «властей предержащих» с дворянством во главе. И это изрекалось не безответственными «журналюгами», а историками, социологами, продюсерами. Деградация исторической науки, подлоги в угоду новой конъюнктуре.

Вернемся к искусству. Контакты мои с галереями становились все эпизодичнее, мои «запасы», образовавшиеся за пятьдесят лет собирательства, они не могли помочь мне хоть частично реализовать – конъюнктура не та. Некоммерческие отношения оставались с «Веллумом», галереей «Наши художники», новым Музеем русского импрессионизма, который помогал распространению альбома «Символизм». Стихотворные сборники я раздавал бесплатно, скопилось все равно их немало, но остановиться писать я не мог. Телевыступления и съемки никакого дохода не приносили, консультировал я редко и бесплатно, «Совком», куда я отдавал иногда антикварные работы, редко их реализовывал, чаще возвращал непроданными. На издание стихов постоянно требовались пусть и небольшие суммы. Выручали порой деньги, получаемые за сдачу отцовской квартиры.

В середине ноября вышел фильм о Малевиче, инициированный Матвеевым. Выступавших в нем было немало, хорошо говорили Вакар, А. Сарабьянов, Карасик, интересен был включенный в фильм фрагмент спектакля Стаса Намина из «Победы над Солнцем». Собственное же выступление мне показалось неинтересным. С тех пор я отказывался от съемок в фильмах о Малевиче, интересовали только «мои» темы, да и то порой сожалел об участии в их съемке – слишком все «популяризировалось» для непритязательного зрителя, а комментарии журналистов были ошеломляюще безграмотны.

К концу года я познакомился с А. Фоминым, арендатором галереи «Романов». Галерея по-прежнему делала выставки-продажи «шестидесятников» – чисто условное обозначение. В ней я купил несколько работ для грядущей выставки в Саратове. В этой же галерее провел и несколько лекций о частном коллекционировании в СССР после войны – всегда при заполненном зале. Но распорядители галереи оказались людьми малопрофессиональными, корыстолюбивыми. Связи с ними я прекратил.