Воспоминания

На следующий день, когда мы были в Толгском монастыре, повалил снег, да какой. Не было до того его ни в Москве, ни в Ярославле. Монастыри в снегу, ярославские церкви с нарядным красно-белым узором, золотые и синие купола – все это и добрая, и веселая, и шальная Россия – да куда там до нее картинкам Васьки Ситникова, и даже Юону и Рериху. Коровники, Толчково – ужас запустения вокруг, но чудо изразцовых нарядов.

Расставшись с нашими друзьями, мы уехали из Ярославля в соседнее село Вятское на три дня. Древнее село, теперь почти деревня в 1300 жителей, было возрождено неким Жаровым и стало образцовой деревней – есть такая категория в достопамятной их родословной. Гостиница, ресторан – все отменного качества. Дюжина музеев, небольших, но любовно подобранных – от Музея икон до Музея огурца, забавно и толково. Село возродилось за последние десять лет. Ранее, до революции, процветающее – ярмарки его знамениты были не только в округе, – оно было разорено Советами и воскресло благодаря энтузиазму одного человека. По приезде в Вятское я слег от усталости – сказывались хождения по Ярославлю, Марина же пошла на рождественскую службу, где от общего переутомления упала в обморок. «Откачали» сердобольные старушки.

После посещения Вятского, где когда-то я был должен делать доклад на семинаре Академии художеств (ребра до того сломал), – у меня окончательно созрело решение расстаться с «голуборозовской» частью коллекции, добиться для нее отдельного помещения – пусть не только «Розы», но и русского символизма (да и дело не в названии), и передать эту часть нашей коллекции не в «столицы», а в провинцию. Безвозмездно. Нацелен я был все-таки на Саратов. Итак, два начинания окончательно заняли место в моих проектах на будущее: Музей «Голубой розы» – символизма – и галерея-музей «шестидесятников». Все остальное я стал считать в своей деятельности второстепенным. Разумеется, кроме поэзии. Из поездки по Ярославлю и Вятскому я привез несколько стихов, вошедших в сборник «Ярославские забавы». Он был уже двадцать седьмой в «Белой серии». Старый Новый год мы провели на даче, где я снова писал стихи.

Жизнь текла пока довольно гладко. Бывали с Мариной и на концертах классической музыки, на выставках в музеях – галерейные она не любила. Два раза в неделю я возил младшего внука Арсения на занятия футболом, и, несмотря на его неуравновешенность, как-то ладили. Неожиданно стали появляться SMS в телефоне, как «призраки из прошлого», кто-то мне мстил, свинячил. Упрекнуть себя мне в это время было нечем, хотя «взбрыкивания» характера было не исправить. Часто раздражала бесцеремонность музейщиков, необязательность, воспринимаемая мною как неуважение. К примеру, после того как на выставку в Третьяковку я все-таки дал самую большую из созданных Г. Якуловым работ «Принцесса Брамбилла», после длительной экспозиции ее не только не перетянули на подрамнике, а при возврате повесили так, что через день она рухнула и разбила стекла на висящих под ней эскизах костюмов Коровина, Сомова, Бенуа и других. И это несмотря на все мои предупреждения о необходимости тщательно ее закрепить. На мои обращения к новому директору ГТГ Трегуловой, с которой более тридцати лет был знаком, никакого отзвука не последовало, доделывал «огрехи» я сам. Такого рода свинство музейщиков бывало крайне редко, но я всегда вспоминал, как возвращались работы с мелкими дефектами, повреждением рам, а однажды с оторванным и пропавшим «музейным» ярлыком – это была, кстати, работа Шагала, а приклеенный к подрамнику с обратной стороны дореволюционный ярлык – этикетка галереи Добычиной – безапелляционно указывал на подлинность работы. Пропал по пути из Франкфурта в Москву. То же однажды было и с Сомовым.

На второй неделе февраля, при минусовой температуре пять-шесть градусов на солнце, потекли ручьи. На открывшемся в ЦДХ очередном салоне встретил многих знакомых коллекционеров и, надеюсь, проходимцев в особенности, в частности фон Палена, он же Скопин-Шуйский и еще граф такой-то. Когда-то в восьмидесятые годы мне сообщили, что «силовые структуры» подозревают его в подготовке ограбления нашей коллекции. Приняли меры безопасности – все-таки я занимал и одну из должностей главного эксперта Фонда культуры. Долго его не видел, теперь он шел навстречу с приветствием. Что услышал в ответ, повторять не могу. Такого рода отребья в Салоне можно было насмотреться вдоволь.

Когда начинают публично проявлять сочувствие к незадачливым судьбам эмигрантов «предперестроечной» волны, я их вспоминаю поименно: Ротман, Лахман, Глезер, Царенков, Сирота, еще с десяток менее известных, о ком слова доброго не скажешь. А ведь были экземпляры и «по-махровее» – бандиты, грабители. И их до сих пор принимают как жертв «советской системы». Ни профессий, ни специальности, кроме умения спекулировать, они не нажили, тем и живут «там». Независимо от теперешнего богатства и известности безвестность их удел.