Воспоминания

Летом, когда немного устоялись отношения с Мариной, мы решили отдохнуть на Родосе в Фалираки. Отель располагался на горе, была неимоверная тишина, ни звука от нижней дороги у моря. В парке бродили олени; легко возносясь на камни, вышагивали павлины с потомством. Теплая вода под тридцать градусов, не видать соседей вокруг, греческая очень обильная еда, поездки по острову – умиротворение «ничегонеделания». Я никогда не любил праздности, но возраст брал свое. Подъемы в гору были непосильны, благо, что постоянно до моря и обратно курсировал микроавтобус от самого отеля. Монастыри, старинные церкви, старая часть стен, античность и средневековье, напластование культур. Был и акрополь, и археологический музей с куросами и Афродитами, расписной греческой керамикой – ярко, празднично, ублажающе. Такой получилась и книга стихов о Родосе.

По прибытии в Москву ждал сюрприз иного толка. Деньги, которые я с таким трудом «вытащил» из прогоревшего Судостроительного банка, докладывал через Индустриальный для строительной фирмы «Мортон», чтобы в качестве пайщика получить помещение для галереи, не дошли до «Мортона», который к тому же был поглощен компанией «Пик». Филиал банка, куда я ежемесячно докладывал взносы, ликвидирован. Никакой площадью я не владею. Поиск денег, расследование столь дорогостоящего недоразумения. Помогли старые связи наших знакомых. Деньги нашлись. Вероятно, я где-то что-то упустил в своей суете. Главное следствие, что новой галереи у меня как не было, так пока и нет.

Чтобы как-то развеяться, я в этот год иной раз выезжал со своими сотоварищами по фитнес-клубу на рыбалку. Сам не умея удить рыбу – когда-то в юности ловил на блесну, путешествуя с теткой по реке Угре, – я наблюдал, как «мои» рыбаки с азартом тянули окуньков из кишащего ими пруда. Скука, а не забава. Да и от их выпивок я уставал – вози их туда-обратно. Обыденность этих в целом неплохих людей утомляла. Так все более сокращался круг общения. Поскольку ушел я и из Союза российских литераторов – не славить же сексуального мистика Мамлеева или славословить откровенную демагогию Чубайса-старшего. Да и с Юрой Кублановским и Володей Алейниковым, солидными уже поэтами, как-то не сиживалось. Я еще помнил сборища «смогистов» (СМОГ – «самое молодое общество гениев» в шестидесятые годы) с их лидером Губановым, девчушками-матершинницами и какими-то «нечищеными» стихами.

Подобное чувство неприязни, а здесь даже и гадливости я испытал однажды в галерее Саатчи в Лондоне с выставкой фотографий Бориса Михайлова. Уродства и мерзость «изнанки жизни», алкаши и сифилитики, нарывы и язвы – их объект. Было неловко наблюдать за молодежью, почти детьми двенадцати-четырнадцати лет, глазевшими на эту гадость. Одновременно с этой шокирующей дрянью на другом этаже были выставлены работы нонконформистов из собрания Цуканова. Я не сомневался в моральной свободе тех, с которыми я дружил, но такой пакости рядом со своими работами они бы не потерпели.

Старомодное ханжество? Хуже, агрессия к «нечестивому». Многое из современного искусства или того, что им считается по недоразумению, мне чуждо. Меня не прельщает визуальная компьютерная среда. Да и раньше хеппенинги, перформансы, инсталляции не привлекали. Мой младший сын Костя, культуролог и ныне еще и специалист по русскому авангарду «первой» и якобы «второй» волны, увлечен шумовыми оркестрами. Однажды я сподобился слышать концерт, где он исполнял несколько функций: соавтора программы, сорежиссера и исполнителя. Многое мне показалось зряшным, чрезмерным, но не вызывало категорического отторжения, тем более осуждения. Свои впечатления я опять старался выразить в стихах, в них сквозила скорее озабоченность непониманием этих «новаций».

Круг моих интересов сосредоточен на близком мне и очерчен давно. Иногда меня приглашают как сын, так и молодые художники на выставки и новых «мастеров» и новых направлений. Буду откровенен, я и не пытаюсь их понять и внешне «по старинке» оцениваю их эстетические качества. Концептуальная заумь не трогает меня ни в них, ни в авангарде «двадцатых» годов. Не понимаю и не люблю «стихи» Крученых и иной зауми, обэриутов, с трудом «перевариваю» труды Малевича, не возвеличиваю Хлебникова. Не переношу кликушества как адептов супрематизма, так и «мастеров аналитического искусства». Насторожен к «современности», «реди-мейду», «брюту».

При этом я вспоминаю выдающегося историка отечественного искусства А. Федорова-Давыдова, который, вполне искренне осуждая формализм и несколько конъюнктурно клеймя его в своих сочинениях и статьях, настоял на том, чтобы Малевич к его юбилейной выставке в Третьяковской галерее создал еще один вариант «Черного квадрата», необходимый для заполнения вакуума экспозиции. Можно возразить, что как ставший вскоре заведующим Отделом нового искусства ГТГ он поступил по-хозяйски рачительно, но это была и принципиальность ученого, вразрез с торжествующей идеологией и собственными предпочтениями. Теперь оба «квадрата» висят в ГТГ рядом, зачем – не понимаю.