Воспоминания

Июльская поездка в Лондон на очередную «русскую неделю» особой радости не принесла – те же люди, те же страсти, то же мое неприятие бывших «соратников». Даже работы, которые купил, – «Даму, снимающую маску» Сомова, фарфор, композицию М. Шемякина, скульптуру из керамики Нея – не обрадовали, хотя достались дешево – спад спроса на русское искусство нарастал катастрофически, и только в родной стране не хотели это замечать глупо и упрямо.

По моему возвращению Марина должна была срочно выезжать в Одессу, предстояла еще одна сложная операция ее двоюродному брату, и он с женой, намного старше него, хотели из-за непредсказуемости результата и общего исхода болезни оформить на Марину наследство как на единственно близкого им человека. Детей у них не было.

Зато наши внуки стали чаще бывать на даче, где резвились и шумели вовсю, сдерживал только грозный рык Фаби из клетки. Для меня это было необременительно, отвлекало от тягостных раздумий – потери жилья в Лондоне, разочарования в деле, которым столько лет занимался, недовольства собой, рефлексии, которые с годами только увеличивались. Казалось бы, наступала спокойная полоса жизни, отбушевали ненужные страсти, угомонилась и страсть к собирательству, коллекция постепенно становилась «одной из».

Я все более погружался в стихосложение и утра, как правило, начинал с сочинительства, почти ежедневно. Готовилась к выходу и книга «Коллекционеры», о многих из которых можно будет узнать только по ней.

В конце июня состоялась и наша с Мариной поездка в Саратов с осмотром Радищевского, старейшего в провинции, музея, мемориальных музеев в Хвалынске и Вольске. На Саратов мы имели большие планы, прежде всего с частью «голуборозовской» коллекции. А пока решили показать «нонконформистскую» часть и там, и в городах по области. Вскоре семьдесят работ уже путешествовали там на протяжении более полугода. А в этот раз, сев на пароход «А. Суворов», мы прокатились с редкими остановками по Волге до Астрахани и обратно вернулись в Саратов, осматривали по маршруту музеи, возмущались худшим из них по состоянию, экспозиции, небрежению – Волгоградским, упивались волжскими просторами. В это время я написал, может быть, один из самых ярких циклов стихов под названием «На вольной Волге». Марина, всегда довольно скептически относившаяся к моим «опусам», сочла, что эти стихи, особенно посвященные К. Петрову-Водкину, – моя несомненная удача. В дальнейшем часть их я читал на поэтических вечерах.

Когда-то с моим вторым наставником Торсуевым мы хотели предпринять путешествие по Волге до Астрахани, но не состоялось, да и слава богу, оба мы были склонны к бражничеству, и неизвестно, чем бы и где это окончилось. Теперь же все было на редкость удачно и интересно. Что касается Волгоградского музея, расположенного в крайне неприспособленном помещении «сталинского» закутка, залы которого были уставлены и стеллажами из алюминиевого уголка для хранения среди экспозиции, картины повешены в облезлых рамах, реставрация грубая, – то все-таки там находятся и шедевры Серова, Машкова, Ларионова. А глядишь, к семидесятипятилетию окончания войны что-то и поправят. Зато, несмотря на ложные предубеждения, в памяти надолго остался мемориальный комплекс – ну что ж, Вучетич не Роден, а памятник не для того, чтобы пластические достижения демонстрировать, – для памяти, для скорби, для славы. Попробуйте возразить или что-либо ляпнуть о «квасном патриотизме», мои сотоварищи по Союзу литераторов России: Цесельчуки, Мамлеевы, Чубайсы-старшие.

Здесь, пожалуй, стоит остановиться на своих литературных пристрастиях, какими бы наивными и нелепыми они ни казались. Начну с того, что поэзия «чистого звучания» мне была неинтересна с юности, ни Фета, ни Майкова, ни Бальмонта или более поздних акмеистов, ни почти моих современников, даже «знакомцев» Севу Некрасова или Вознесенского не любил. Наберусь наглости – для себя пишу – не люблю и Лермонтова, и не за романтизм, а за косноязычие, да, да. Плохо отношусь к «святыне» из первой «пятерки» российских гениев – Тютчеву. Половина его верноподданнических стихов задевает мою казацкую вольность. «Мысль изреченная есть ложь». Позерство. А эта подлая пакость о декабристах:

Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена —
И ваша память от потомства,
Как труп в земле, схоронена.

14 декабря 1825

Так ведь при жизни и не опубликовал. О его же служебном «рвении» и «моральной чистоте» говорить невозможно – но это другое дело. Мало ли было талантливых пакостников. Впрочем, хватит о «древностях». Пригов, Гробман, Губанов, дутые до карикатурности авторитеты – что об этом говорить. Сонм восторженных придурков и «придурищ», в особенности подбирающий каждую несвежую завалявшуюся бумажку «псевдогения», напоминает мне поведение одного выдающегося и уважаемого мною коллекционера, его отношение к А. З., мол, он плюнет, а я подберу. Сначала оденьте, а потом коронуйте, убогие вы мои. Не мои, чур меня.