Воспоминания

В это время на вернисажах меня часто просили выступить – то у А. Киселева на выставке работ Степанова, то у А. Агафоновой в «Веллуме», чаще стали и выступления по телевидению, правда, показывали по «странным» каналам, и эти выступления для «неизвестно кого» я прекратил. Начались и систематические поэтические вечера – сначала в библиотеке имени А. Боголюбова, затем в галереях, филиале Литературного музея. При том что отношения с Мариной колебались, как температура больного, эти выступления меня поддерживали. Этому способствовали и отношения с товарищами: Матвеевым, Кацалапом, Лозовым, – редкие телефонные разговоры с Соней и Хайнцем. В компании со сверстниками мы старались не пропускать крупных выставок не только в Третьяковке и Пушкинском, но и в Центре толерантности, Музее импрессионизма, галереях.

В середине мая я опять был на похоронах – на этот раз умерла моя учительница по техникуму Татьяна Валериановна Печковская, человек, который не только во многом определил мое профессиональное будущее, но помог мне личностно определиться, развить свои интересы к искусству, поэзии. Она прожила девяносто три года, за это время тысячи ее учеников работали над художественным и техническим оформлением книг и журналов во многочисленных издательствах страны. Кто только с благодарностью не вспоминал, кто только из нас, редакционно-полиграфических работников, не был ей обязан.

С 2017 года начались и наши редкие, но постоянные наезды в Немчиновку, куда в летние месяцы приезжал до 1935 года на постой К. С. Малевич. Дача эта когда-то принадлежала его второй жене Рафалович. На ее сестре был женат и один из лидеров АХРРа Кацман – враг всяческого формализма, но, оказалось, близкий родственник одного из самых одиозных. Кстати, Кацман с особой тщательностью «возрожденчески» точно нарисовал и абсолютно похожий портрет Малевича. Как я уже писал, в Немчиновке до поездок с Матвеевым я бывал и с дочерью Малевича Уной (от слова «Уновис») и ее двоюродной сестрой.

С тех пор дом был перестроен, в нем жила отдаленная родственница, следившая за ним. Иной раз за чаем она рассказывала историю семьи Рафалович-Малевичей. То, что я слышал от Уны Казимировны, жившей здесь еще в двадцатые годы, было наполнено личными впечатлениями. Она говорила о бедности существования, попытке Малевича хоть как-то заработать в то трудное время, когда ярлык «формализм», приклеенный к искусству авангарда двадцатых годов, означал изоляцию, остракизм и неминуемую близкую опасность. Уна вспоминала, как отец ее пытался писать «мещанские» натюрморты для интерьеров Немчиновки – уж какие там эксперименты, только бы купили. Выходило неудачно. Один из таких мне предлагали в середине восьмидесятых годов – я не поверил, грубо, «базарно». К сожалению, из-за недостатка информации «пропустил» я и пейзаж Малевича, ранний, из собрания Рубинштейна. Теперь он в каталоге-резоне Малевича как образец раннего пейзажа.

Для создания мемориала Матвеев не только пекся о памятных знаках пребывания Малевича в Немчиновке и рядом, но и пытался привлечь близлежащие туристические объекты и гостиницы, подключая к этой просветительской деятельности. Я был тоже готов поддержать это экспонатами нашей коллекции на временные выставки. Походы в любимую Малевичем дубовую рощу, заказанные поминальные службы, беседы о значении творчества великого супрематиста, фильмы – все это не оказывало действия на любителей заработать. Как, кстати, и предложение о баннерах на здании Новой Третьяковки (на крыше световых репродукций работ художника). Неформат.

С этих пор я практически перестал покупать картины для своей коллекции. Последнее крупное приобретение обошлось недешево, но стоило того – пейзаж К. Петрова-Водкина, написанный во Франции в 1924 году в духе «сезаннизма», без фигур, но тонко нюансированный. Экспертиз на него было предостаточно, позднее, через два года, я в Хвалынске встретился и с наиболее знающей его творчество В. И. Бородиной, заведующей музеем К. С. Петрова-Водкина, удивительным энтузиастом и знатоком, написавшей статью об этой удивительной работе.

«Знаточество» есть особое знание, когда интуитивно, по каким-то неуловимым признакам (термины типа «аура», «флюиды» – бесовская схоластика), на основании опыта и прежде всего таланта глаза и чувства эксперт определяет подлинность того или иного произведения. Немногие профессиональные искусствоведы, историки искусств, художественные критики обладают этим. Из тех, кого я знал лично, это были А. Федоров-Давыдов, В. Лазарев, В. Костин, Д. Сарабьянов, Е. Мурина и немногие наследники художников: Марианна Лентулова, Татьяна Шевченко, Андрей Древин, Александр Лаврентьев. Может, кого и забыл. Но среди массы искусствоведов полно самозваных «экспертов», пытающихся нажиться на атрибуции. Знатоков абсолютное меньшинство. Этому не обучали, это награда «свыше».