Воспоминания

Попытка сопоставлений «полуофициального» МОСХа, не только «сурового стиля», и неофициальных нонконформистов предпринимались не раз и в это время, и позднее. К примеру, открылась на ВДНХ в бывшем павильоне «Узбекистан», переданном под выставочный зал «РОСИЗО», экспозиция работ Д. Жилинского – И. Обросова – О. Рабина. Двух последних из них я неплохо знал, встречался с ними, говорил, отношения с ними были непростыми. Почему – вопрос особый, но для меня это были мастера значительные, а Оскара я считаю ярчайшим «первым номером» в нонконформизме. Но в сопоставлении их всех трех Жилинский как бы «брал верх» сложностью композиций, изощренным рисунком, яркой «нидерландской» раскраской. Мастерство брало верх над остротой переживания времени.

В это время я подготавливал книгу о коллекционерах по своим статьям в журнале «Антиквариат и предметы искусства», изданным в течение прошлых трех лет. Начиналась она с обширного интервью со мной еще по журналу Sammler, а заканчиваться должна была статьей о собрании Манашеровых, написать которую они должны были самостоятельно. Позднее я расскажу об этой ставшей, видимо, самой существенной для меня книге, где я отдал должное моим старшим коллегам – собирателям. В конце же февраля мне пришлось быть на печальной дате – девять дней, как умер Женя Нутович, коллекционер «шестидесятников» еще с шестидесятых годов, друг многих из них, обладатель одной из самых полных, подробных и систематизированных коллекций этого искусства. Мы не были особо дружны с ним, но нередко пересекались, он охотно давал работы на мои выставки, был приятен в общении и застолье, немного писал стихи. Наряду с коллекцией Глезера, Талочкина, Русанова, отчасти моей, это было наиболее известное отечественное собрание нонконформистов, и не слишком превосходящие его собрания Нортона Доджа, супругов Боргера или Людвига не имели отношения к отечественному собирательству. Женя по профессии был фотограф, когда-то работал в Третьяковской галерее, и картины, рисунки ему в основном дарили. Мой друг Владимир Немухин, близко и давно знавший Нутовича, вспоминал, что тот за все его «немухинские» работы не заплатил и ста рублей – так был щедр Володя и уважал и ценил собирательство, особенно в шестидесятые годы.

В феврале этого 2017 года, в субботу 25-го числа, мы все дружно справляли день рождения Кати. Прожили они эту зиму в России, у себя в Королеве, Марина была этому особенно рада, и в праздник «младшие» – Захар и Арсений – веселились вовсю, перетягивая веревку, падая и кувыркаясь. При значительной многочисленности возросшей семьи такого рода увеселения были не часты. Катя жила с семьей в основном за рубежом, в ненавистной мне Америке, отношения Игоря – Кати – Кости были, мягко говоря, натянутыми, но изменить что-либо было трудно. В воскресенье в ресторане справляли уже без Кати день рождения Игоря, Костя пришел в одиночестве, печальный. Его отношения с Гаяне «зашли в тупик». Семейное благополучие жизни всех нас в дружбе и согласии не получалось.

В это время я довольно часто встречался с детьми и внуками, благо Катя жила рядом, а Косте нужна была поддержка, у него начиналась депрессия из-за разлада в семье. Редко бывая в церкви, я старался, пусть и «обрядово», посещать службы и ходил на причастие и исповедь, правда, бывало это крайне редко, но утренние молитвы мои были продолжительными и иногда «по полной» длились 15 минут и включали более 25 молитв. Так продолжалось многие годы и продолжается сейчас. Крещенный еще в раннем младенчестве, вопреки сопротивлению отца – он был офицер тогда, член партии, а обряды церковные крайне не поощрялись, – в детстве я бывал на церковной службе с неродной бабой Маней, сестрой моей бабушки Любы. Но последняя не особенно ходила на литургии, хотя в доме ее – общей комнате в бараке, с нами по соседству – было несколько икон, не ценных, конца XIX – начала XX века. Сейчас у меня осталась только одна, сборная из медных отливок – «Праздники», остальные иконы тетка моя и крестная Надя, или Кыка, отдала при переезде соседям.

Как это ни печально, возможно, и кощунственно звучит, искусство для меня с отрочества стало главной опорой и надеждой. Оно не подменило веру, но вытеснило ее на подчиненное место. Мои молитвы уже на протяжении десятилетий, обращение к Всевышнему стали оберегом, профилактикой сдерживания довольно необузданных и тягостных порывов. Множество молитв я знаю, но читаю их скороговоркой «должного», то с экзальтацией душевнобольного в нередкие приступы депрессий. Искусство, выставки, радость от встречи со знакомыми работами и именами, узнавание нового в изобразительном искусстве были для меня насущной необходимостью, почти ежедневным занятием, как позднее стихи.