Воспоминания

Я вспомнил товарища юности, скорее пионерского детства, «шестерки» Яна Рокотова, его мелкие нам подачки «с прибыли» на мороженое и винцо. Раза три-четыре я был с Немухиным в Спасо-Хаусе, резиденции посла, бывшем владении самого богатого россиянина до революции Второва, в своем же этом особняке и убитого в 1917 году. Ничего интересного, кроме выставки работ из коллекции Никиты Лобанова-Ростовского, я там не видел. Две поездки в США – 1992 и 2001 годов – вспоминаю без удовольствия. «Битлз» и «Роллинг Стоунз», Диккенс и Теккерей, Шейли и Байрон были мне ближе проявлений американской культурной агрессии. Никогда не был поклонником Пресли и Хемингуэя. Что касается Трампа, то каждый правитель сходит с ума по-своему.

Редки встречи у меня стали не только с бывшими английскими «соотечественниками», но и с Федотовым. Его музей в четыре этажа «имени себя» вблизи МКАД с шестью гектарами площади меня удивляет. Колонны, терраса с обзорной площадкой, часовня в верхнем этаже, пруд, цветочная горка с камнями по два метра в диаметре, статуи Петра и Павла по фронтону, рядом бронзовые старинные пушки. Многовато будет. Коллекция множественная, размещена поэтажно, от иконописи, правда, не древней, до импрессионистов, авангардистов и «шестидесятников» – объем колоссальный. Выпущен и каталог части собрания. Я редко заезжал по приглашению Федотова уточнить экспозицию, просто поговорить. Он по-прежнему душевно одинок, доверяет немногим.

Да и на выставки мы теперь так не стремимся, как прежде, стараемся не пропустить только значительные. Консультировать коллекционеров я почти перестал, не так часто стали давать и работы из своего собрания, выборочно. День складывался довольно однообразно у меня: раннее вставание в 6:00-6:30, стихи, далее бассейн, днем редкие встречи, вечером редкие вернисажи. Ритм не напряженный, как ранее.

В начале февраля открылась выставка графики Эдуарда Штейнберга на Гоголевском бульваре. Неплохо оформленная, она была перенасыщена его ранними работами, на мой взгляд наиболее слабыми, выдававшими самодеятельность его обучения рисунку, хотя за этим стояли и его отец, и Б. Свешников. Восторженным отзывам не было числа, и, как водится в андеграундной среде, раздача звания «гений». Я симпатизировал Эдику, геометризм его работ мне импонировал, мне это было близко и как оформителю. Эдик был изобретателен как в композициях, так и в нарративных дополнениях к ним. Надписи, отсылки к ассоциациям, адресные обращения – все это пусть и знакомо, но было свежо, искренне. Таруса, Погорелки, рыбная ловля, Ока. Его жена Галя Маневич мне была менее симпатична, настораживал и отторгал ее догматизм, но я уважал беззаветную преданность ее Эдику и веру в будущее его искусства. Без нее Эдик бы не состоялся, не «образовался», ведь иногда в нем прорывалась безалаберность наплевательства на общепринятые нормы культуры и быта. И в то же время нельзя было не уважать его настойчивое желание не только выбиться из в общем-то ограниченной московской среды, но «застолбить» свое место в «геометрическом стиле», добавить в формализм достаточно уже выдохшийся от банальности смысл и аллюзии. Штейнбергу я посвятил два стихотворения при жизни и после его ухода, и в них я сумел лучше рассказать о наших взаимоотношениях.

В феврале вышла двадцать четвертая книга «белой серии». Раздавал я ее на выставке в Третьяковке. Выставка называлась «Оттепель», была посвящена искусству конца пятидесятых – шестидесятых годов и работам гораздо более позднего периода. «Устроители из молодых», поверхностно зная материал, попытались представить не только атмосферу времени, а заодно продемонстрировать бытовое окружение живших в тех условиях, предметный мир «хрущевского» периода. Вышло театрализованно-неубедительно, все-таки предмет демонстраций надо было либо знать, либо тщательно изучить. Самым слабым оказалось главное в выставке – сопоставление работ нонконформистов с работами мастеров «сурового стиля» (по А. Каменскому, мне же термин кажется неточным).

Вышло не в пользу первых, в целом малообъективно. Устроители не только не знали этой эпохи, но и пользовались чужими непроверенными мнениями о ней. Первоклассные работы «мосховцев» были взяты из музеев, крупные значительные вещи: «Геологи» Никонова, «Строители Братска» Попкова, «Плотогоны» Андронова, портреты Коржева и Салахова, композиции братьев Смолиных – все весьма крупнокалиберно, убедительно. Нонконформисты же были представлены случайными нехарактерными вещами, не было работ Вейсберга, Плавинского, слабые Немухина, переизбыток далеко не лидера Рогинского. Выставка нравилась тем, кто не жил в это время, не радовался новому, не страдал от надоевшего и удушающего старого.