Воспоминания

Лето этого года оказалось кризисным, таким же трудным, как после ухода моего из Фонда культуры или лета перед началом работы в «Новом Эрмитаже»: суетным, нечестным, с массой мелких ненужных дел, знакомств, бессмысленных метаний. Наступала старость, одолевали болезни, раздражала окружающая бездарность торгашества, но, главное, пожалуй, мельчал и сам, и, несмотря на стихи, поддержку немногих оставшихся рядом хороших знакомых – Сони, Петра Пушкарева, ребят из «Пробела» и знакомцев по Немчиновке, – чувство одиночества, покинутости не оставляло. Марина как-то точно однажды пересказала слова библейские: «Не садись за один стол с “нечестивыми”». Они же были вокруг, и как когда-то я разочаровался в коллекционной среде, так теперь угнетала и атмосфера галеристов, мелких выставок, круговерчения с «нечестивыми», к которым и самого себя причислял. Дома тоже не было тепла. В Лос-Анджелесе жила дочь с мужем, внуком и внучкой, и не то чтобы мне их не хватало – пусть им там лучше, но я не мог понять, зачем надо было оставлять Россию ради сытой жизни во враждебной мне, нам стране. Отношения детей вообще были запутанными, иногда никакими. Отдавая им все силы, Марина так и не смогла их сблизить, подружить. Все чаще возникала проблема, как распорядятся они, мы, огромным наследством, особенно картинами, «Голубой розой».

На «Казанскую» из Америки прилетела Катя с семьей. Жили они на своей квартире в «Королевских соснах», рядом с дачей, иногда заезжали к ним, они к нам. На день рождения Марины 29 июля я летел в Лондон через Минск – так легче было привезти гравюры и картины из лондонской квартиры, без таможни. Подготовка к продаже квартиры тем самым началась. По приезде привез часть работ в Москву, это необходимое расставание с Лондоном еще обострило переживания. Часто бывая на даче, где и писалось легче, и дикая тогда жара под тридцать градусов не так донимала, где можно было «дружить» с Фаби – собачья преданность ни с чьей не сравнима, я как-то отходил. Что касается Фаби, то однажды она так пнула с крыльца Марину, что та упала на плиты и разбила лицо – собака была тяжелая, резкая, и, конечно, сделала она не со зла. Но с тех пор Марина немного ее опасалась. Я же иногда выводил Фаби на прогулки и все-таки справлялся с ее норовом.

Читая сейчас дневниковые страницы этого времени, постоянно встречаю записи: «грустно», «тоска», «бессонница» – будто дневник сентиментальной барышни. Но одиночество, в которое я все более погружался, то «опускало», то возносило – сила гордыни. Уже с десятых чисел августа в лето этого года стала вторгаться осень. Рано начался листопад. Середина месяца – дни рождения Ксюхи, ее второго деда и нашей собаки – все в один день. Было весело, сад Гаяне украсила гирляндами, жгли бенгальские огни, дети, все четверо, резвились до упаду, объедаясь сладостями. Если бы кто знал, что это одни из последних совместных праздников. Вскоре Костя и Гаяне расстанутся, поделив детей, Катя уедет опять и надолго. Этим месяцем я нередко писал шуточные стихи детям.

В конце августа издательство «Пробел» выпустило двадцать третью книгу «малой серии». С Катей и ее детьми мы отправились в путешествие на теплоходе по Москве-реке. К вечеру позвонил Костя: Фаби дернула поводок при прогулке с Мариной, плечо треснуло, рука не работает. До того на даче об оконное стекло ударилась рыжая, как Фаби и Марина, большая птица. Вот и не верь в приметы. Съездил с Алешей в Лондон для оформления продажи квартиры – он взял все заботы по договоренностям с риелторами и юристами на себя, вернувшись домой, во время мелких садовых работ я упал и сломал ребра о металлическую лестницу. В доме было уже двое больных с переломами.

Поначалу боли были сильные, Марина со своим переломом помогала, жили на даче, но нет худа, как говорят, без добра, и все мои прежние «уловки» отошли на задний план и постепенно растворились надолго. К сожалению, не пришлось и поехать на семинар Академии художеств, организованный Церетели на личные средства в селе Вятском, но доклад мой был опубликован в вышедшем затем сборнике, что сыграло в дальнейшем известную роль в моих взаимоотношениях с Академией, а в Вятском мы побывали позднее с Мариной с большим удовольствием и пользой.

Беда не приходит одна, и на день рождения старшей внучки Верочки на 2 октября я уже впал в депрессию, требовавшую лечения. В середине октября, после дня рождения Захара, Марина буквально «вытянула» меня в поездку в Израиль, предполагая, что «святые земли» Иерусалима, поездки в Вифлеем, лечение на Мертвом море оживят. Этого не случилось, депрессия вцепилась в меня намертво, и я молил Бога выбраться из этого божеского места как можно быстрее. Жара, соль, каменные горы, невозможность плавания в море, холодная вода в бассейне, избыток яств в кормежке пансиона наводили на меня невыразимую тоску. Стала нервничать и Марина.