Воспоминания

Обладая тремя дипломами разных экспертных организаций, я никогда не экспертировал даже хорошо мне известное, за исключением мастеров «Голубой розы» и работ Ларионова и Гончаровой. Это я знаю и чувствую почти безошибочно, лучше многих. Недаром с конца восьмидесятых и вплоть до середины двухтысячных годов ко мне обращались аукционы «Филлипс», «Сотбис», «Кристис», «Бонхамс» и другие. Тем не менее я рад, что это в прошлом. Настолько скомпрометирована экспертиза как сотрудниками музеев, так и самозванцами-знатоками. Достаточно упомянуть фамилии Холиной-Валяевой, своеобразного чемпиона фальшивых экспертиз, рентгенолога грудных клеток Гладкову, ее подельщицу госпожу Джафарову, профессора Коваленко, реставратора Силаева, ученицу Ковтуна Елену Баснер, самофальсификатора Петрова – несть им числа. От ошибок никто не застрахован, но попадаются-то в основном на эту удочку от невежества и жадности. И остановить этот поток сознательных фальсификаций экспертиз можно только уголовной и материальной ответственностью этих прохиндеев.

Увеличение в обороте фальшивок отпугивало начинающих, но коллекционирование по инерции привлекало осведомленных. Демонстрация произведений происходила как в Музее личных коллекций, так и в новом частном Музее импрессионизма. Там я увидел и собрание Сати и Владимира Спиваковых, с кем был знаком еще по «Мелодии». Достойное собрание достойных коллекционеров. В Новом Манеже была показана более многочисленная по экспонатам коллекция из США Анатолия Беккермана, профессионального, если можно так сказать, собирателя. В основном здании ГМИИ им. Пушкина шедевры из собрания В. Кантора, возможно ошеломляюще, но по какому-то странному «национальному принципу», к тому же не особенно «выдержанному». В каталоге была представлена и неэкспонированная часть «неофициального» искусства, откровенно эклектичная. Неоднократно и во многих местах выставлялись работы из собрания Михаила Алшибая, замечательного человека, страстного собирателя «неофициальных шестидесятников» и «маргиналов», «крупнокалиберная» Цуканова, все имена, «мэтры» нонконформизма. Изысканные работы из многолетнего собрания Бориса Фридмана открывали неожиданные стороны графики общеизвестных мировых мастеров. Немногие крупные собиратели, такие как Петр Авен, предпочитали показывать свою коллекцию за рубежом. Я, видимо, был пресыщен, и, если честно, мне было уже безразлично, где выставляться – что и кто мог мне предложить лучшего, нежели Палаццо Реале в Милане, Модерн Арт в Оксфорде, Санта-Мария Маджоре в Венеции или Вальтера Гропиуса в Берлине.

Пришло ко мне и предложение от аукционного дома «Кристис». После непродолжительных раздумий мы с женой отказались. Работы участвовали в сотнях выставок, продавать мы ничего не собирались, отношения с Великобританией не сулили полных гарантий возврата, со страховыми оценками «Кристис» явно жадничал. Также с большой неохотой с этого времени я предоставлял работы отечественным галереям – только хорошо знакомые пользовались нашим доверием. Участились случаи невозврата, конфликтов. Музеям мы по-прежнему пока не отказывали, несмотря на то что они часто «забывали» послать приглашение на вернисаж. Марина объясняла это моим «трудным» характером, несговорчивостью, критикой большинства экспозиций, недоверием к профессионализму сотрудников. Впрочем, имея немалую практику по организации выставок, умея делать в этой области почти все – от экспозиции и повески до заключения договоров и страховых соглашений, я скептически относился к «столичным» музейщикам, в отличие от преданных, бескорыстных сотрудников провинциальных музеев, работающих не за страх, а за совесть. Позднее я довольно зло изложил об этом свои соображения в стихах.

Иногда мы вместе с женой выезжали в подмосковные городки: Переславль-Залесский, Звенигород, Новый Иерусалим, Троице-Сергиеву лавру, Александров, не говоря уже о подмосковных усадьбах. С удовольствием, хотя и нечасто, посещал музыкальные вечера, организованные в помещении Третьяковки Иветой и Тамазом Манашеровыми, с которыми установились дружеские отношения.

29 мая я получил книгу «Путь с башни», посвященную Вере Ефремовне Пестель, с моей вводной статьей, первой в сборнике, в которой я попытался объяснить мотивы, заставившие ее и некоторых ее соратников отказаться от беспредметной стилистики еще в конце десятых годов. Эту дату я запомнил еще и потому, что в Москве была гроза, буря ломала деревья, срывала крыши, переворачивала рекламные щиты. Погибло шестнадцать человек, и я возвращался домой на машине, лавируя между выброшенными на дорогу деревьями, сломанными столбами и сучьями, а навстречу в ветровое стекло и по бокам несся в струях дождя встречный песок и стучали обломки веток. У дороги валялись чьи-то вещи, сумки, брошенные велосипеды. В общем, местный апокалипсис.