Воспоминания

Один за другим возникали скандалы то по поводу афериста Топорковского, то Рыболовлева, то супругов Кузнецовых – несть им числа. От комментариев на эту тему я отказывался. Уходили из жизни достойные люди: Говорухин, Геннадий Рождественский, Женя Вахтангов. Все в один месяц. И Рождественского, и Вахтангова я знал довольно давно. Рождественского – со времен «Мелодии», он с женой Викторией Постниковой бывал на «русских неделях», собирали редкие произведения искусства, связанные с композиторами, Дягилевым, музыкальной жизнью всего мира. Наши встречи с ними иногда заканчивались беседой о том или ином художнике, особенностях его «почерка», они не были «дилетантскими» разговорами, Рождественский тонко чувствовал изобразительное искусство, прирожденно «впитывал» его.

С Женей Вахтанговым мы были знакомы по его жене Наталье, она была еще на рубеже пятидесятых – шестидесятых годов тренером по плаванию в нашем пионерском лагере в «Елочках» (Домодедово), мой тогдашний друг Вовка Галкин, будущий «кинетист», был ее сводным братом. С Женей мы встречались часто и в восьмидесятые, и в последующие годы, человек он был со странностями, как-то тяжело нес наследие знаменитого деда-режиссера и художника-отца, комплексовал от собственной «богемности». Я бывал и в его мастерской на Профсоюзной, забитой картинами. Пытаясь менять стили, он оставался по природе честным «мосховцем» семидесятых годов.

В июне прилетела и Катя с семейством. «Рыжий», Верочка, худющая дочь, куча чемоданов – все суетно, радостно, на двух машинах в Королев, где у дочери было аж две квартиры. Надолго это стало для меня радостным отвлечением от вялотекущей депрессии. Из-за нее я кричал по ночам, на доли секунды терял сознание за рулем, болели руки, испортились отношения с Мариной. Чемпионат мира по футболу не развлекал, хотя по старой спортивной привычке иногда и посматривал матчи. Гораздо живее воспринял выставку в Новоиерусалимском музее «Дюрер и его окружение». У меня в собрании есть и до дюреровское «Распятие» – оттиск на дереве XV века, роскошного качества, и последюреровские гравюры с его значком различных голландских офортистов-«деревянщиков», но почему-то так и не включенные в состав этой выставки. Провалявшись у некоего молодого собирателя, не доставившего их в музей, они позднее были возвращены мне без объяснения. Как ни странно, контакты с Новоиерусалимским музеем я не прекратил и в следующем году дал для экспозиции моего бывшего «подопечного» Бориса Смотрова. Когда-то я открывал его выставку в своей галерее «ДВА», где они таки «выпирали» со стен, хотя несколько и было куплено. Со Смотровым история продолжилась далее, и сейчас они «гуляют» по хорошим музеям провинции: в Подмосковье, Туле, Рязани, потом в Санкт-Петербурге на очередной выставке.

Жара в это лето стояла немыслимая, доходило до тридцати трех градусов. Якобы поэтому мы и проиграли с треском 0:3 Уругваю. Не знаю, как на футбол, но на антикварный рынок явно напала хандра. Ничего, что я пытался реализовать через галереи, не продавалось.

Затеял я в это время разыскать моего деда Андрея на Преображенском кладбище. Погиб он в декабре в Москве у Ширяева поля в дни затемнения, ехал на подножке трамвая – почту возил из-за возраста, сзади шел грузовик с надолбами (видимо, от танков), из них торчала проволока, пробила деду сердце. Мгновенно. На Преображенском оказалась запись, совпав и по фамилии, и по имени, и по отчеству, от 1939 года Сергеев Андрей Сергеевич, участок 25. Но искать было бесполезно, участка уже не было.

За этим последовала и другая странная история. Для чтения лекции в МГУ меня пригласил декан исторического факультета. Мы обсудили тему, аудиторию, время лекции. Этим же летом он скончался. Я не верю в мистические совпадения, но по необъяснимым причинам иной раз у меня возникало чувство недолговечности отношений с тем или иным человеком. Особенно в молодости. Чаще это относилось к тем, кого я недолюбливал. Они внезапно исчезали с моего жизненного пути или уходили из жизни. Скорее, совпадения.