Воспоминания

Часто вспоминая о настоящих друзьях, которых всегда, к несчастью, у меня было немного, я прежде всего вспоминал о Володе Немухине. В апреле исполнилось два года, как его не было, совсем небольшой компанией мы собрались на Ваганьковском кладбище. Вспоминали, грустили, повторяли его шутки, байки. Он как-то по-особому умел разговаривать и с теми, кто держался вызывающе в силу своего богатства или общественного положения. Володя никогда перед ними не заискивал, хотя иной раз и зависел: купят – не купят, но и не хамил, как некоторые московские «гении». Он их «образовывал», заставляя усвоить какие-то общие истины и увлекая своими рассказами. Рассказчик он был уникальный, заслушаешься.

Среди этих «олигархов» или «псевдоолигархов» встречались одаренные люди, знающие не только, вероятно, свой бизнес, образованные, искушенные, но болезнь исключительности отражалась во всем их поведении. Не всех, почти всех. А знал я многих и иной раз вспоминал немногочисленных встретившихся мне прежних «представителей власти», с которыми встречался в Фонде культуры. Это были члены Политбюро ЦК КПСС, министры, послы в зарубежные страны. Дети в таких случаях сравнения говорят: «Оба хуже». Но похожи. Только вторые становились «небожителями» за десятилетия, а первые – за короткие годы. «Скучно жить на этом свете, господа».

Среди них попадались замечательные люди: Анатолий Адамишин, посол в Италии и Великобритании, Владимир Семенов, член ЦК, замминистра, посол в Германии, умнейший и властолюбивый Валентин Фалин, Александр Яковлев, идеолог перестройки, да и сама Раиса Максимовна Горбачева, «новая первая леди», не отринувшая ни одной моей выставочной инициативы, умевшая прислушиваться к мнениям специалистов. Но большинство из этой и идентичной ей «бизнес-среды» были патологически больны, как я определил, «шизофренией власти», нелепой верой в свою исключительность вплоть до того, что по мановению их пальца крутится земная ось. Что это, наследие «божьих помазанников» царского режима, революционной вседозволенности, советского бюрократического идиотизма? И несть конца этой традиции. Кажется, этот скептицизм мне удалось передать и своим сыновьям.

В этот год я сумел иногда уделять внимание и внуку Арсению, и внучке Ксюше. Когда росли мои дети, было не до внимания к ним, это было целиком заботой Марины. Я часто жалею об этом и не оправдываю себя занятостью и на работе и на общественном поприще. Идя по стопам отца, который нас с братом не очень-то «привечал», я к внукам относился теплее, хотя видел их не часто. Влияли на это и взаимоотношения с Мариной.

В конце апреля, в достаточно теплые солнечные дни, мы с ней уезжали в Санкт-Петербург, который до сих пор иначе как Ленинград у меня назвать язык не поворачивался. С Мариной в нем бывали мы редко, иногда я вспоминал поездки юности в «транснациональном» поезде в двухместном купе с бархатными занавесками, конечно, за полцены, как студент, а потом полуголодное существование с ожиданием «перевода» на центральном телеграфе под аркой Генерального штаба. Тверже отложились поездки к коллекционерам Питера – Чудновскому, Эзраху, братьям Ржевским, Гордеевой, Эфрон-Блох, «самому» Шустеру – либо с целью сбора экспонатов для очередной выставки, либо для «выцыганивания» шедевров для своей коллекции. Была и гостиница «Прибалтийская» с двухэтажным номером и белым роялем, и «братик» Женя Рубинштейн, и «суперэксперт» Вася Ракитин. Все это было давно в прошлом, великовозрастные мои партнеры давно в «иных мирах», с редкими выжившими я потерял связь.

Ленинград никогда не был мне близок. Я плохо знал его топонимику, архитектуру, «туристически» посещал его чудесные пригороды и в нелетные дни всегда вспоминал холодящий ужас первого моего приезда в засыпанном снегом плацкарте, «тошниловку» эрмитажной столовой, чай без сахара в общежитии. Откровенно говоря, я, искусствовед по второй профессии, не любил «русское палладианство», подражательное даже у наших выдающихся мастеров. Мною оно воспринималось чуждо, как латынь.

Но эта поездка складывалась удачно, отчасти по впечатлениям напоминая ту студенческую практику, когда, только что женившись, приехал к Марине в Ленинград, где она уже была с группой студентов. Мы днями осматривали дворцы, музеи, загородные резиденции под комментарии профессора Золотова, руководителя практики. Надо заметить, что все предшествующее нам по возрасту поколение искусствоведов – Сарабьянов, Золотов, Кириллов, Евангулова, Яблонская, Гращенков, не говоря уже о «старших» Федорове-Давыдове, Лазареве, Ильине, Некрасовой, – знали и любили архитектуру северной столицы.

Сейчас нас с Мариной после вкусного завтрака в вагоне ждал отель в ста метрах от Исаакия, и столько же было до Невского. Впереди сиял шпиль Адмиралтейства. До заселения в номер оставалось немного времени, и мы предприняли самую банальную экскурсию по воде. Нева, Фонтанка, каналы, речки – мимо известнейших памятников, под пение Утесова про «Поцелуев мост». Песня оказалась кстати.