Воспоминания

Третьего сентября наша младшая внучка Ксения пошла в первый класс. Провожала ее Марина, на долгие годы заменившая Ксюхе мать. Говорят, это лето было по температуре и количеству солнечных дней лучшее за сто последних лет. Я же вынужден был по приезде долго и тяжело лечить обгоревшие на Родосе ноги. За это время приобщался к трудам Малевича, но так и не смог преодолеть давно сложившееся – с юности – предубеждение: путаный, невнятный слог, часто самовлюбленный, пророческое кликушество, очевидная исключительность творческих намерений, затуманиваемая сбивчивым, часто высокопарным слогом. Да простят меня «малевичепоклонники». В далеком и крайне важном для меня 1987 году, начале моей «просветительской» миссии в Советском фонде культуры, дочь Малевича Уна Казимировна написала на первой странице заведенной мною книги отзывов: «Валерий Александрович! В Вашей коллекции я увидела то, что не увидишь в музее! Также я рада, что Вы чтите работы моего отца». Тогда у меня было три работы Малевича. Сейчас одна. Чту я Казимира Севериновича по-прежнему, отдаю дань его гениальности и, пробираясь сквозь словесные нагромождения его писаний, пытаюсь до сих пор понять истинное значение его открытий. Не всегда удается. Я убежден, что и большинство пишущих о нем, исследующих его искусство делают вид, что понимают суть его, играют в угадайку, далекую от ответов на вопросы: что есть супрематизм в системе изобразительности авангарда, какова роль Малевича в развитии мирового искусства. Вопросов много, ответы невнятные. Что уж там можно говорить о зрителях. В ГТГ теперь висят два «черных квадрата». Не дополняя друг друга. Сомнений вдвое больше.

В начале сентября в сборнике Академии художеств вышла моя статья о послевоенных клубах коллекционеров. Среди десятков моих публикаций, затрагивавших и эту тему, она как бы подытожила деятельность – и мою и предшественников – по объединению коллекционеров СССР, собиравших изобразительное искусство, в клубах и обществах. Сообщение об этом я был должен сделать на предпрошлогоднем семинаре, но не удалось, заболел. Как только явно проступала осень, мое настроение становилось тоскливое, преследовали стрессы. Чтобы справиться с этим, я порой заставлял себя писать стихи, вставал рано, в шесть утра, преодолевая сонливость; первая строка, пришедшая на ум, могла быть и вовсе не начало, а середина или конец стиха, за нее надо было «зацепиться», отшлифовать, выбросить банальные сравнения и заезженные словесные обороты, сохранить образ. Далее шло как по маслу. Речь идет не о совершенстве стиха, я иной раз жалел, что поспешил с публикацией, а о том, чтобы четко и адекватно была выражена мысль, важная для меня в данном случае. В том вижу смысл поэтической работы. Ложью является неизреченная мысль, не артикулированная стихом или прозой.

К выставке Ильи Кабакова в ГТГ, огромной ретроспективе с панно, скульптурой, графикой, объектами и инсталляциями, я не ощущал симпатий. Открывалась она скандально знаменитым «Жуком», купленным на лондонском аукционе Абрамовичем за несколько миллионов долларов – самую большую сумму за произведение современного отечественного художника. Не одаренный живописец, мастеровитый рисовальщик, Кабаков, отталкиваясь от эмблематики и примет советского быта, обычно издевательски-паскудно подхихикивал над ним, пародировал и скрытно и явно. Делал он это изобретательно, замысловато, его многоходовые розыгрыши заморачивали зрителя, были эффектными. Для меня же это было гадливое, чуждое сочинительство человека «без роду и племени», презирающего свою страну, издевающегося своим «концептуализмом», и над ее ценностями, и над нами всеми, в ней живущими и жившими. Еще циничнее были Комар и Меламид со своим убого-доморощенным «соц-артом».

Совершенно противоположным было творчество Славы Колейчука, недавно умершего моего давнего знакомого, «технаря» и архитектора, занимавшегося «кинетическим» искусством. Его конструкции были сосредоточены в купольном зале и вокруг него на территории Музея органики, где представлялись работы Матюшина, Гуро и их окружения (Кондратьев, Глебова, Стерлигов и др.). Это нам удалось увидеть в середине сентября в Коломне. Бойкая девица-экскурсовод за полтора часа показала нам и Успенский собор XIV века, откуда Дмитрий Донской шел на битву Куликова поля, и огромное архиерейское подворье с кремлем, девятью башнями, двадцатью семью церквями. Возрожденный чудо-городок. Позднее мы были в Туле, Рязани, где так же с тщанием, умело были восстановлены кремль и соборы, что обнадеживало возрождением былого величия провинции. Не все же «отдраивать» Золотое кольцо.