Воспоминания Горация

Однако в августе 695 года от основания Рима опасность предстает перед Цицероном во всей своей серьезности.

Он снова пишет Аттику:

«Брат нашей Волоокой богини не останавливается на полпути в своих угрозах в мой адрес. Он отрицает свои намерения перед Сампсикерамом [это новое прозвище, которым Цицерон награждает Помпея], но кичится ими и похваляется перед всеми прочими. Ведь ты нежно любишь меня, не правда ли? Конечно, любишь. Так вот, если ты спишь, вставай; если ты встал, иди; если ты идешь, ускорь шаг; если ты бежишь, лети на крыльях… Ты непременно должен быть в Риме ко времени комиций или, если это невозможно, самое позднее к тому моменту, когда Клодия провозгласят трибуном».[27]

И в самом деле, в ходе 696 года от основания Рима, когда консулами были Пизон и Габиний, Клодий добился должности трибуна.

Первое, о чем он позаботился в качестве народного трибуна, это подкупить консулов.

Поскольку назначение наместников в провинции находилось в его ведении, он Пизону отдал в управление Македонию, а Габинию — Сирию.

С этого времени Цицерон не мог более рассчитывать на поддержку со стороны консулов.

Но оставались еще Красс, Помпей и Цезарь, которые были способны защитить его.

Однако Красс воздержался делать это; он ненавидел Цицерона, который называл его то Лысым, то Богачом.

Что же касается Помпея, то ему было чем заняться, помимо Цицерона; в свои пятьдесят лет он только что женился и в этом солидном возрасте был безумно влюблен в свою молодую жену Юлию. Так что в ответ на все страхи Цицерона он ограничивался словами: «Ничего не бойся, я ручаюсь за все!»

Он имел некоторые основания говорить так.

И в самом деле, Клодий явился к нему и сказал:

— Меня уверяют, что Цицерон собирается покинуть Рим. Но почему? Неужели он думает, что я сержусь на него? Да меньше всего на свете! Ну разве что у меня есть небольшая обида на его жену, эту старую кривляку Теренцию, но к нему, великие боги, я не питаю ни ненависти, ни гнева!

Но почему Клодий постарался обмануть Помпея?

Все очень просто. Клодию стало известно, что Цицерон поведал Цезарю свои опасения и Цезарь предложил ему должность легата в своей армии; согласившись принять эту должность, Цицерон ускользнул бы от Клодия.

И вот Цицерон, успокоенный Помпеем, отверг это предложение.

— Ты совершаешь ошибку, — сказал ему Цезарь.

Но теперь, по его мнению, он был в расчете с Цицероном.

Между тем в одно прекрасное утро Клодий действительно выдвинул против Цицерона обвинение.

Цезарь уже уехал, и никакой возможности присоединиться к нему не было.

Цицерон бросился к Помпею.

Помпей, укрывшись на время от всех, проводил медовый месяц на своей вилле в Альбанских горах.

Ему было крайне неловко увидеться с тем, кого он погубил своими успокоительными словами. Бороться с Клодием означало отказаться от любовных наслаждений во имя борьбы на Форуме.

Так что Помпей бежал через заднюю дверь, успев крикнуть:

— Скажите ему, что меня нет дома!

По его приказу Цицерона провели по всему дому, от подвала до чердака, желая доказать, что Помпея там и в самом деле нет.

Цицерон не был одурачен этой уловкой, и ему стало понятно, что он погиб.

Он вернулся в Рим, надел траурное платье, перестал стричься и брить бороду и начал обходить город, умоляя народ о защите.

В то же время Клодий, окруженный толпой своих сторонников, слонялся по улицам и, сталкиваясь с Цицероном, потешался над переменой в его облике; наполовину вытаскивая меч из ножен, он спрашивал прославленного оратора, по-прежнему ли тот считает, что орудие должно уступить тоге.

Однако друзья Клодия не довольствовались этим. Они швыряли в Цицерона и его спутников все, что попадалось им под руку: преимущественно камни, а если ничего лучшего не было, то и комья грязи.

Взывая о помощи, Цицерон обращался прежде всего к всадническому сословию. В свое время эта новая знать избрала его своим предводителем. И она помнила об этом; пятнадцать тысяч молодых людей с золотым кольцом на пальце ходили по улицам и просили за Цицерона народ.

Сенат, ненавидевший Клодия, пошел еще дальше.

Своим указом он объявил о всеобщем трауре и повелел всем римским гражданам облачиться в черное.

Но Клодий окружил сенат своими людьми, то есть народом; народ встал на сторону своего трибуна.

Народ любит таких дерзких игроков, готовых поставить на кон свою голову. Он любил Гракхов, любил Катилину, любил Клодия, ему предстояло полюбить Цезаря, а точнее говоря, он его уже полюбил.

Речь более не шла о том, чтобы сражаться словом: речь шла о том, чтобы сражаться клинком.