И вот заветное желание отца исполнилось; у него появилась возможность показать мне лучшего на свете оратора, новоявленного Демосфена.
У всех на устах были новости о Цицероне, все беседовали лишь о Цицероне, все знали, что делает и что говорит Цицерон.
Все взоры были обращены в ту сторону, откуда он должен был появиться.
Находясь в Фессалонике, Цицерон получил текст указа, которым сенат созывал народ на Марсово поле.
После долгих колебаний — Цицерон был почти столь же нерешителен, как и Помпей, — он принял решение отправиться в Диррахий.
Затем, после новых колебаний, в тот самый день, когда был обнародован указ о его отзыве из ссылки, он отбыл в Брундизий.
Цицерон прибыл в Брундизий и застал там свою дочь Туллию, которую он называл Туллиола и смерти которой мы обязаны его превосходным трактатом «Об утешении в горе».[28]
Так совпало, что это был день ее рождения и день основания колонии этого города.
Лишь в Брундизии он узнал, что закон о его возвращении был принят подавляющим числом голосов.
На протяжении всего пути навстречу ему выходили толпы людей; казалось, это божество мира возвращается в Италию после долгого изгнания.
Понадобилось натерпеться страху из-за Катилины и Клодия, чтобы устроить подобное торжество Цицерону.
Любовь к нему проистекала из ненависти к ним.
При въезде в Капенские ворота он увидел, что все ступени храмов были заполнены народом.
Как только люди узнавали его, они разражались ликующими криками и бешеными рукоплесканиями.
С раннего утра мы с отцом заняли место на самой верхней ступени храма Меркурия — первого храма, который видишь после въезда в город через Капенские ворота и который прилегает к Виа Аппиа.
Area Radicariа, находившаяся напротив нас, казалось, готова была обрушиться. Большой цирк казался сооруженным из человеческих голов.
Что же касается улиц, то они являли собой такое скопление народа, что невозможно было понять, как все эти люди помещаются в домах.
Цицерона заставили проследовать по Триумфальной дороге, словно победоносного полководца.
Все бросались вслед за ним.
Отец то и дело повторял мне:
— Ну ты хоть видел его, видел?
Путь по Триумфальной дороге пролегал возле принадлежавшего Цицерону дома, прежде стоявшего напротив Старых курий; я говорю «прежде», поскольку Клодий приказал разрушить его и на этом месте выстроил храм Свободы.
Что же касается других домов Цицерона, в Тускуле и Формиях, то они были просто-напросто снесены как принадлежавшие врагу государства.
Цицерон мимоходом бросил взгляд на храм, поднявшийся на том месте, где прежде высилось восхитительное жилище, купленное им у Красса за три с половиной миллиона сестерциев,[29]
то самое, по поводу которого он писал Сестию:Перед этим храмом Цицерона ждали его друзья.
Туллия и Теренция стояли на ступенях храма и словно говорили римскому народу:
— Как видите, у человека, которому вы устроили такой триумф, нет более ни в Риме, ни во всей Италии угла, где приклонить голову.
Народ понял их, разразился аплодисментами и, дав Цицерону время обнять жену и дочь, продолжил тянуть его за собой к Форуму.
Вместо того чтобы наряду со всеми сопровождать Цицерона, мы с отцом прошли вдоль фасада Большого цирка с той стороны, где теперь находится хранилище воды. Подойдя к его краю, обращенному к Тибру, мы повернули у Мшистого родника вправо, срезали угол Бычьего форума, прошли между ним и храмом Юпитера Статора и двинулись по Этрусской улице, оставив по левую руку храм Вертумна, и в итоге, поскольку сами мы шли по улицам почти пустынным, в то время как Цицерон двигался по улицам, запруженным зеваками, нам удалось прийти на Форум почти за час до него и встать у подножия преторского судилища, перед которым проходит Священная дорога, в надежде увидеть прославленного оратора снова в тот момент, когда он будет пересекать Форум, чтобы подняться к Капитолию.
Звучавшие все ближе ликующие крики и, словно зыбь хлебного поля на ветру, колыхание тучи зрителей на кровлях домов и ступенях храмов дали нам знать о приближении героя дня.
На Форуме скопление людей было настолько велико, что пришлось прибегнуть к помощи ликторов, чтобы расчистить проход до Капитолия.
Два или три раза Цицерона едва не задавили.
Хотя такая гибель для него была бы лучше, чем смерть от руки центуриона Геренния на пути в Кайету, ведь тогда Фульвия не колола бы ему язык золотой иглой и Антоний не приколотил бы его отрубленные руки к рострам.
К тому же, кто знает, не является ли несправедливое изгнание наилучшим итогом прекрасно прожитой жизни? Одни лишь боги держат в своих руках людские судьбы.
VII