Воспоминания Горация

Вспомним позицию, которую занял сенат во всем этом деле. Сенат целиком встал на сторону Цицерона.

Так что он охотно прислушался к этому предложению Помпея.

— Предложите возвратить Цицерона из изгнания, — заявил Помпей, — а я с оружием в руках буду споспешествовать этому возвращению.

Сенаторы издали указ, доводивший до всеобщего сведения, что отсутствие Цицерона создало такую пустоту в сенате, что они не станут вникать ни в какие общественные дела, пока он не будет вызван из ссылки.

Это было самое настоящее объявление войны, адресованное Клодию.

Кстати говоря, в тот же день в должность вступили два новых консула, сменив Пизона и Габиния, не заметивших изгнания Цицерона, поскольку у одного из них глаза были повернуты в сторону Македонии, а у другого — в сторону Сирии.

Консулами, вступившими в должность, были Корнелий Лентул Спинтер и Метелл Непот.

Лентул Спинтер поддержал предложение сената.

Метелл Непот, не забывший насмешек, которыми осыпал его Цицерон, решил встать над схваткой.

Клодий в свой черед покинул должность. У него по-прежнему были друзья, о которых я попытался дать представление, но он уже не был трибуном.

Сменившим его трибуном был Анний Милон.

Этому назначению во многом способствовал Помпей.

Аннию Милону предстояло стать врагом Клодия по двум причинам: во-первых, он занял его должность, а во-вторых, был назначен на нее под влиянием Помпея.

Анний Милон был женат на дочери Суллы, которую звали Фавста, и пользовался в Риме определенным влиянием.

Помпей начистоту открылся ему.

Следовало избавить Рим от Клодия. Это предложение никоим образом не испугало Милона. В ответ он ограничился словами, что находится в полном распоряжении Помпея. Однако нужно было как следует подготовиться, так как Клодий постоянно таскал за собой сотню гладиаторов.

— Набери их две сотни, — сказал Помпей.

Милон последовал совету и набрал две сотни бестиариев.

Оба отряда встретились: ради этого они и выступили. Началось со взаимных оскорблений, а кончилось рукопашной схваткой. Бой был жарким; друзья Клодия понабежали со всех сторон; никогда еще на Форуме не видели столько отребья.

Клодий одержал победу.

Кровь ручьями текла по мостовой, канавы были полны трупов.

Чтобы устроить иллюминацию, достойную такой победы, Клодий предал огню храм Нимф.

И тогда Помпей решил, что пришло время вступить в схватку.

Он послал за Квинтом, братом Цицерона, и, встретив его с распростертыми объятиями, вместе с ним спустился с Альбанских гор и направился к Форуму.

Возгордясь своей первой победой, Клодий напал на Помпея.

Однако на сей раз ему пришлось иметь дело не с Милоном, а с победителем Карбона, Сертория, Митридата и Тиграна; не с бестиариями, а с ветеранами войн в Испании и Азии.

Клодий потерпел поражение.

Тем не менее во время этой стычки Квинт был ранен.

Рана эта стала для Марка Цицерона счастливой случайностью.

Народ понял, что Клодия пора остановить.

К тому же Рим давно уже жил исключительно волнениями и потрясениями. Не было больше ни сената в Капитолии, ни судов в базиликах, ни собраний на Форуме.

Сенат решил устрашить остатки демагогической партии посредством мощной отвлекающей атаки.

Он заявил, что возвращение Цицерона является вопросом, важным не только для Рима, но и для Италии, и по этой причине вся Италия должна прислать своих депутатов на Марсово поле и сделать свой выбор между Клодием и Цицероном.

Все, кто обладал гражданскими правами, в ярости устремились в Рим; люди хотели раз и навсегда покончить с этим бешеным псом, который звался Клодием.

Миллион восемьсот тысяч поданных голосов потребовали вернуть Цицерона.

Стать свидетелями этого возвращения Цицерона и присутствовать на празднике, устроенном отчизной человеку, позволили нам каникулы, которые магистр Пупилл предоставил своим ученикам.

В ту пору я еще толком не знал, кем были Цицерон и Клодий.

Тем не менее в последние два года, выходя вместе с отцом на улицу, я по двадцать раз на дню слышал крики: «Вооружайтесь камнями!» или «Вооружайтесь дубинами!» Я видел смутьянов, спасавшихся бегством, и тех, кто преследовал их. Мне доводилось сталкиваться с ранеными, которых несли на носилках, и натыкаться на мертвых, ничком лежавших в грязи и лужах крови.

И каждый раз я слышал, как отец восклицал:

— Опять этот негодяй Клодий!

В итоге, вполне естественно, в моих глазах Клодий был негодяем.

Не говоря уж о том, что отец непременно добавлял:

— Да, не так было во времена честняги Цицерона!

Так что для меня Клодий был негодяем, а Цицерон — честным человеком.

К тому же отец, видевший во мне будущего адвоката, всегда говорил мне о Демосфене и Цицероне как о двух примерах для подражания, по стопам которых я должен следовать.

Я, со своей стороны, не испытывал никакой неприязни к тому, чтобы быть адвокатом; небольшой провинциальный выговор, который у меня был, исчез, причем для этого мне не пришлось прибегать к камешкам. Кроме того, все в Риме в большей или меньшей степени были адвокатами.

Разве даже Цезарь не начал с того, что выдвинул обвинение против Долабеллы?